Wednesday, June 4, 2014

1 С.Дэвис Мнение народа в сталинской России

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА в Российской ФЕДЕРАЦИИ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ
Российской ФЕДЕРАЦИИ
ФОНД «ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ЦЕНТР Б. Н. ЕЛЬЦИНА»
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ»
МЕЖДУНАРОДНОЕ ИСТОРИКО-ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЕ, БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ И ПРАВОЗАЩИТНОЕ ОБЩЕСТВО «МЕМОРИАЛ»
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ РАН

SARAH DAVIES
POPULAR OPINION IN STALIN'S RUSSIA
TERROR, PROPAGANDA AND DISSENT,
1934-1941
CAMBRIDGE UNIVERSITY PRESS 1997

САРА ДЭВИС
МНЕНИЕ НАРОДА
в СТАЛИНСКОЙ
России
ТЕРРОР, ПРОПАГАНДА И ИНАКОМЫСЛИЕ,
1934-1941
Москва 2011











УДК 929(092) ББК 63.3.92.06-28 Д94
Редакционный совет серии: Й. Баберовски (JorgBaberowski), Л. Виола (Lynn Viola), А. Грациози (Andrea Graziosi), А. А. Дроздов, Э. Каррер д'Анкосс (Helene Carrere d'Encausse), В. П. Лукин, С. В. Мироненко, Ю. С. Пивоваров,
А. Б. Рогинский, Р. Сервис (Robert Service), Л. Самуэльсон (Lennart Samuelson), А. К. Сорокин, Ш. Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick), О. В. Хлевнюк
Дэвис С.
Д94 Мнение народа в сталинской России: Террор, пропаганда и инакомыслие, 1934-1941 / С. Дэвис ; [пер. с англ. В. Н. Морозова]. — М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН) ; Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина», 2011. — 231 с. — (История сталинизма). 



ISBN 978-5-8243-1605-6



Работа Сары Дэвис посвящена исследованию откликов простых людей на события 1934-1941 гг. в СССР по документам НКВД, материалам съездов, письмам и другим источникам. Оно показывает, что официальная пропаганда и репрессии не смогли окончательно заглушить голос народа. Люди продолжали критиковать Сталина и советский режим, жаловались на различные политические решения. В книге рассматривается их отношение к социальной и экономической политике, к террору, к культу личности; освещается огромный важный пласт социальной, политической и культурной истории России.
УДК 929(092) ББК 63.3.92.06-28
ISBN 978-5-8243-1605-6 © Cambridge University Press, 1997
© Морозов В. Н., перевод на русский язык, 2011
© Российская политическая энциклопедия, 2011

Посвящается всем тем, кто не боялся говорить правду
ОТ АВТОРА
Эта книга — продукт архивной работы, которая проводилась в России в счастливые 1992-1993 гг., когда в распоряжении исследователей впервые оказалось огромное количество сверхсекретных документов. За доступ к ним я очень признательна архивистам всех учреждений, где я работала, и особенно Таисии Павловне Бондарев-ской и покойной Ирине Ильмаровне Сазоновой из ЦГАИПД СПб.
Докторская диссертация, на основе которой написано это исследование, создавалась под присмотром Мэри Маколи и Дэвида Прист-ленда, которые посвятили много времени и энергии тому, чтобы поддержать меня, дать мне нужные советы и сделать критические замечания. Эта книга состоялась именно благодаря их преданности и энтузиазму.
Многие другие люди щедро делились со мной советами на различных этапах работы. Рецензенты моей диссертации Крис Уорд и Кэтрин Андреев внесли интересные предложения о том, как улучшить работу, так же как и Кэтрин Мерридейл, которая читала и правила всю рукопись. Шейла Фицпатрик, чье исследование социальной и культурной истории 1930-х гг. вдохновляло меня, предложила обширный и бесценный по своему значению критический анализ.
Я бы хотела поблагодарить всех людей, которые добавляли свои замечания по ходу работы или помогали мне другими способами, в особенности Джона Барбера, Кэтрин Бреннан, Мэри Бакли, Боба Дэ-виса, Пола Дьюка, Дэвида Хоффмана, Энтони Кэмп-Уэлча, Хироаки Куромию, Наталью Лебину, Габора Риттерспорна, Льюиса Сигель-баума, Бориса Старкова, Роберта Терстона и участников семинара Чикагского университета, посвященного «письмам», в 1996 году.
Я также благодарна моим учителям из Сент-Эндрюсского университета и из Школы изучения славистики и восточноевропейских стран за то, что они поддерживали мой интерес ко всему русскому.
5

Мои коллеги из Даремского университета были невероятно терпеливы со мной. Алекс Грин занимался этой работой и уделил мне невероятно большое внимание; я благодарна ему, всем моим друзьям и семье за поддержку. Я хотела бы также поблагодарить издательство Кембриджского университета, Майкла Холдсвортса, Джона Хэзлэ-ма и Карен Андерсон Хоуз. И наконец, в неменьшей степени я признательна за финансовую поддержку Благотворительному обществу Ливерхалма, Британской академии, Британскому совету и Фонду Пири-Рейд, а также Институту Томаса Рейда Абердинского университета. Ни одно из этих учреждений и никто персонально не несет ответственности за ошибки и недочеты этой работы, за которые отвечаю только я одна.

ХРОНОЛОГИЯ
1934
26 января — 10 февраля 18 сентября
25-28 ноября
1 декабря Декабрь
1935
15-16 января Январь-март 17 февраля
30-31 августа 22 сентября 25 сентября 14-17 ноября
29 декабря
1936
12 июня
27 июня
XVII съезд ВКП(б) СССР вступает в Лигу Наций Пленум ЦК постановляет отменить хлебные карточки с 1 января 1935 г.
Убийство Кирова Выборы в местные советы
Процесс Зиновьева, Каменева и др. Массовые высылки из Ленинграда Принят новый примерный устав сельскохозяйственной артели(колхоза) Рекорд Стаханова Восстановлены воинские звания Отмена карточек на мясо, жиры, рыбу и т. д. Первое всесоюзное совещание стахановцев. Речь Сталина о том, что «жить стало лучше, жить стало веселее»
Указ о снятии ограничений в получении высшего образования на основании социального происхождения
Опубликован проект новой Конституции Постановление «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах»
7

18-24 августа
Сентябрь
Осень
5 декабря
1937
6 января 23-30 января 18 февраля
25 февраля — 5 марта
31 мая 12 июня
12 декабря
1938
2-13 марта 8 декабря
28 декабря
1939
Январь 10-21 марта
27 мая
23 августа 17 сентября 29 ноября 20 декабря
Процесс Зиновьева, Каменева и др. Ежов сменяет Ягоду на посту главы НКВД Неурожай во многих регионах страны Принятие новой Конституции
Неудавшаяся перепись населения
Процесс Радека, Пятакова и др.
Смерть Орджоникидзе
Пленум ЦК исключает из партии Бухарина
и Рыкова и призывает к бдительности
Самоубийство Гамарника Расстрел Тухачевского и других командармов
Выборы в Верховный Совет СССР
Процесс Бухарина, Рыкова, Ягоды и др. Берия сменяет Ежова на посту главы НКВД
Постановление «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, улучшению практики государственного социального страхования и борьбе со злоупотреблениями в этом деле»
Перепись населения
XVIII съезд ВКП(б) провозглашает окончание чисток
Постановление «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания»
Подписан пакт Молотова-Риббентропа
СССР аннексирует западную Польшу
Начало «зимней войны» с Финляндией
Учреждены Сталинские премии
8

Мирный договор с Финляндией
Указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений»
Постановление «Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях СССР и об изменении порядка назначений стипендий» и указ «О государственных трудовых резервах СССР»
Нападение Гитлера на СССР

ВВЕДЕНИЕ
Как можно вернуть к жизни мысли и желания, надежды и чаяния «простых людей»? Зачастую их голоса заглушаются богатыми и власть имущими. В сталинской России это делалось особенно старательно. Людям не только буквально затыкали рты — расстреливали, заключали в концентрационные лагеря за высказывание «неправильных» взглядов, — но все средства массовой информации в СССР фактически пресекали любые проявления инакомыслия. Голоса инакомыслящих были вычеркнуты из истории сталинскими летописцами, но не навсегда. В письмах и сверхсекретных документах, спрятанных в архивах, эти голоса сохранились. Цель данной книги проста: освободить их и по возможности дать им прозвучать. Однако отбор и систематизация материала неизбежно будут субъективными. Читателю предлагается лишь одна из возможных интерпретаций.
Эта книга посвящена изучению общественного мнения в важный период советской истории. Период 1934-1941 гг. известен как «Великое отступление» и «Большой террор»1. Термин «Великое отступление», придуманный социологом Тимашевым, символизирует отказ от многих ценностей и целей Октябрьской революции 1917 г. Как говорил злейший враг Сталина Троцкий, революция «была предана» и уступила место «советскому Термидору»2. За русской революцией, осуществленной под лозунгами социализма и освобождения рабочего класса, последовала кровавая Гражданская война, которую изображали как классовую борьбу эксплуатируемых бедняков против богачей-капиталистов. Во время войны большевистская партия установила «диктатуру пролетариата» и ввела «военный коммунизм», т. е. ряд мер, включающих национализацию промышленности, монополию на хлеб, уничтожение свободной торговли и карточную систему. Большевики победили в Гражданской войне, однако перед лицом растущего недовольства населения в 1921 г. им пришлось от политики военного коммунизма перейти к новой экономической политике (нэпу). Они вновь разрешили свободную торговлю, только тяжелая промышленность, банки и внешняя торговля контролировались государством.
10

Экономика, подорванная войной и революцией, начала постепенно восстанавливаться. Однако политика нэпа была полна противоречий. Процветала «буржуазная» прослойка, представленная мелкими капиталистами — «нэпманами», которые афишировали свое богатство в ночных клубах и ресторанах. Ввиду роста партии и государственного аппарата, многим, включая Троцкого и группировавшуюся вокруг него оппозицию, казалось, что страной правит «новая бюрократия». Отношения между партией и пролетариатом, который, по ее утверждению, она представляла, были напряженными, безработица продолжала терзать рабочих. Между тем Бухарин призывал крестьян «обогащаться». Их нежелание обеспечивать города хлебом ускорило экономический кризис, предвещая конец нэпа.
Нэп был нежизнеспособен экономически и неприемлем для руководства идеологически. В 1928 г. Сталин, который после смерти Ленина взял власть в свои руки, обойдя своих противников Троцкого, Каменева и Зиновьева, начал «новую революцию» сверху. Во многом она имела столь же грандиозные цели, как и революция 1917 г. Она повлекла за собой беспрецедентно быструю индустриализацию, проводимую по «пятилеткам», первая из которых продолжалась с 1928 г. до конца 1932 г. Возникли новые заводы и даже города, удвоилось количество рабочих, занятых в промышленности, разросся бюрократический аппарат. В 1929 г. началась коллективизация сельского хозяйства, когда крестьян в массовом порядке заставляли вступать в колхозы. Миллионы крестьян были расстреляны или высланы в Сибирь за сопротивление этой политике. Массовое сопротивление коллективизации так называемых «кулаков» заставило власти частично отступить, и полностью коллективизация завершилась лишь накануне "Великой Отечественной войны (1941-1945). В период с 1929 по 1932 г. проводилась культурная революция: претворение в жизнь утопических планов, социальные и культурные эксперименты в широком масштабе и классовая борьба против лиц непролетарского происхождения. Утопию осуществить не удалось, зато возник социально-экономический кризис и голод 1932-1933 гг., который унес жизни миллионов людей.
В 1933-1934 гг. был взят новый курс. Лозунгом стала стабильность, а не резкие потрясения. На вторую пятилетку ставились более реалистичные цели, делались уступки крестьянам. Вместо упора на классовую войну стали проводиться пропаганда и политика, направленные на единство «всего народа». Диктатуру пролетариата заменили Конституцией, которая гарантировала каждому гражданину старше восемнадцати лет, включая тех, кто был прежде лишен избирательных прав из-за своего социального происхождения, право участвовать в тайном голосовании на выборах в Верховный Совет.
11

Путем выдвижения стахановцев и других героев активно пропагандировались уже не эгалитарные, а иерархические ценности. Специалистов теперь награждали, а не преследовали. Появилась новая элита, поощрялись потребительские интересы. К религии стали относиться терпимее (в определенных пределах), поддерживались крепкие семейные устои; возрождались традиции в области образования, юриспруденции и искусства. Культурная революция явно закончилась, а вместе с нею закончились и привилегии рабочих, которым теперь приходилось терпеть на заводах порядки, в некотором роде напоминающие прежние, капиталистические. В то же самое время на международной арене СССР искал союза с капиталистическими странами и в 1939 г. зашел так далеко, что подписал пакт о ненападении с фашистской Германией.
Однако это частичное возвращение к консерватизму и традициям сопровождалось «новой революцией» в виде Большого террора, в результате которого лишились своих постов многие представители элиты, а в стране воцарилась атмосфера глубокой нестабильности. Начало террору положило до сих пор не объясненное до конца убийство первого секретаря Ленинградского обкома партии Кирова 1 декабря 1934 г. Официально было объявлено, что за этим убийством скрываются старые оппоненты Сталина, Каменев и Зиновьев, что позволило Сталину в начале 1935 г. развернуть карательные акции против тысяч бывших «оппозиционеров» и «классовых врагов», преимущественно в Ленинграде. В середине 1936 г. террор разгорелся с новой силой. Каменева и Зиновьева осудили на первом из многих показательных процессов, на которых бывшим партийным руководителям вменялись в вину шпионаж и вредительство. По многим причинам террор перерос в то, что впоследствии стало называться «ежовщиной», по имени Ежова, главы НКВД, который в 1937-1938 гг. организовал преследование миллионов невинных граждан3.
Эта печальная история хороша известна. Неизвестным до сих пор оставалось, каким образом «обычные люди» реагировали на Великое отступление и Большой террор, что и стремится прояснить автор в этом исследовании. Главное внимание уделяется мнению «подчиненных» групп вообще, а не какой-то одной особой социальной категории людей, потому что выраженные мнения не могут быть приписаны четко определенным группам. В любом случае априорная категоризация социальных групп больше говорит о предположениях ученых, чем об идентичности и взглядах лиц, якобы составляющих эти группы. Детерминистские представления о том, что квалифицированные рабочие автоматически обладают революционным классовым сознанием, что у крестьян мировоззрение, естественно, отсталое и мелко
12

буржуазное, что интересы служащих отличаются от интересов рабочих, сильно напоминают большевистскую идеологию. На самом деле крестьяне, рабочие, служащие и члены партии низшего эшелона часто говорили на одном и том же языке, хотя с разной степенью осведомленности. Разумеется, их проблемы не всегда были одинаковыми, и в отдельных разделах этой книги, посвященных особым интересам крестьян, рабочих и женщин, отражены такие различия. Даже само ограничение предмета исследования только группами, занимающими низкое место на социальной лестнице, в какой-то степени искусственно и предполагает наличие строгого противопоставления между людьми, имеющими власть и не имеющими ее. В период социальной нестабильности и политических чисток люди, находившиеся на самом верху, могли закончить свою жизнь внизу, и наоборот, так что некоторые мнения, выраженные членами элиты, возможно, не очень отличались от мнений людей, принадлежащих к «низшим классам».
При анализе общественного мнения тех лет необходимо учитывать роль пропаганды и принуждения в советском обществе. Это был период беспрецедентно интенсивной и постоянной пропаганды и цензуры, доведенной до абсурда. Пропаганда пронизывала все сферы общественной жизни, включая средства массовой информации, искусство и образование. Ее главные идеи, повторяемые с монотонной регулярностью, заключались в том, что жизнь в Советском Союзе безусловно отраднее по сравнению с жалким существованием рабочих при капитализме, что в СССР все люди якобы удовлетворены своей работой и высоким уровнем жизни, поддерживают решения партии и лично Сталина, которому они беззаветно преданы, и верят в социализм со сталинским лицом. Газеты всегда начинали сообщения о политическом решении или каком-нибудь важном событии со стандартной формулировки, гласившей, что «все рабочие Ленинграда/Москвы/СССР (или любого другого места) приветствовали решение/курс/приговор с радостью/одобрением/удовлетворением». Прессе, подвергавшейся сильной цензуре, запрещалось публиковать материалы о реальных чувствах широких масс. В 1927 г. цензура определила сведения о «политических настроениях», наряду с новостями о забастовках, демонстрациях, беспорядках и других подобных проявлениях недовольства, как информацию, которая не подлежит публикации, поскольку вредит «политико-экономическим интересам СССР»4. О неприемлемых взглядах публично упоминали только изредка и косвенно, как о «пережитках капитализма в сознании людей», проявлении «мелко-собственнической психологии», «мелкобуржуазных чувств» и как о «вылазках классового врага».
Дабы препятствовать инакомыслию, режим прибегал не только к пропаганде и цензуре, но и к репрессиям. Людей обвиняли в «антисо
13

ветской агитации» (известная статья 58-10) за выражение взглядов, которые, как считали власти, могли привести к «свержению, подрыву или ослаблению советской власти»5. Это была гибкая формулировка, и число осужденных по статье 58-10 сильно менялось. В спокойные времена оно оставалось сравнительно невелико, но в период коллективизации и террора 1936-1938 гг. достигало многих тысяч6. Во время террора человека могли осудить, если он, например, говорил, что государственный заем — дело добровольное и он желает подписаться не на 150 рублей, а только на 100, или за слова о том, что в Греции много разных фруктов, а в СССР мало7. На пике террора судили даже за мысли, и заявления вроде «Я хочу, чтобы Сталин умер» считались столь же опасными, как и реальный террористический акт, и немедленно пресекались8.
Какие же плоды принесли эти меры? Удалось ли с помощью репрессий и пропаганды заставить простых людей послушно проглатывать все, что им говорили власти, и хранить молчание? Или в сталинской России все-таки существовало общественное мнение, значительно диссонировавшее с официальным дискурсом?
Историки затрагивали этот вопрос, но до последнего времени им сильно мешала нехватка источников9. Большинство исследований посвящено взглядам интеллигенции, поскольку по этой группе источники богаче. Дебаты сводились к порой непродуктивной борьбе между сторонниками «тоталитарной» модели советского общества и так называемыми ревизионистами, причем этот спор доминировал настолько, что почти не оставил места для других точек зрения.
Не имеет смысла повторять все аргументы обеих сторон, за исключением тех, что касаются вопроса об общественном мнении10. Поборники «тоталитарной» модели игнорируют советское общество11, которое считают атомизированным и подчиненным абсолютному контролю государства. Они подчеркивают использование последним пропаганды и принуждения и делают вывод, что «массы» либо со всем соглашались, поскольку им промыли мозги, либо противостояли режиму непримиримо, но безмолвно. Ревизионисты, напротив, представляют общество как активную и независимую силу, а не просто придаток государства. В стремлении опровергнуть мысль своих оппонентов о запуганных, недовольных и зомбированных массах некоторые ревизионисты пытаются показать существование социальной базы, на которую опирался Сталин, среди, например, выдвиженцев, комсомольцев, стахановцев — всех, кто якобы активно поддерживал режим12. Хотя такая интерпретация обеспечивает свежую альтернативу тоталитарной перспективе, иногда она доходит до абсурда. Например, один историк утверждает, что большинство обычных людей не ощущали террора в данный период, кроме худших
14

моментов 1937 г., что они пользовались свободой слова (в определенных пределах), правом критиковать и подавать жалобы. Отсюда этот историк делает вывод о лояльности многих рабочих режиму13.
Представляется, что стереотип о «запуганных массах» действительно можно отвергнуть, однако заявления о лояльности рабочих кажутся не очень хорошо аргументированными. Только на том основании, что рабочие не были запуганы и продолжали подвергать критике действия начальства, нельзя сделать вывод, что они всегда были довольны советским режимом и его политикой. В сущности, большое количество критических заявлений и жалоб со стороны рабочих может означать как раз обратное. Последние исследования писем рабочих и крестьян показывают, что они и в самом деле чувствовали себя угнетенными и прибегали ко многим способам пассивного сопротивления14.
Очевидно, настало время пересмотреть в целом вопрос об общественном мнении, дистанцироваться от настойчивого стремления сторонников «тоталитарной» модели представлять людей атоми-зированной и безмолвной массой, но и не бросаться в другую крайность, рисуя, в духе социалистического реализма, довольных жизнью рабочих и крестьян, распевающих хором: «Жить стало лучше, жить стало веселее». Естественно, множество мнений от активного согласия до активного сопротивления/несогласия с действиями властей включает целый спектр разнородных позиций. Как абсолютных конформистов, так и абсолютных «диссидентов» было мало. На практике взгляды людей отличались гораздо большей неоднозначностью и противоречивостью: неприятие одного решения партии или какой-либо грани режима вполне совмещалось с поддержкой других решений, то есть существовала тенденция, подмеченная историками при анализе других авторитарных обществ. Детлеф Пойкерт показывает, что в нацистской Германии «различные формы критики и недовольства вполне спокойно существовали бок о бок с частичным приятием режима или, по меньшей мере, с пассивным признанием власти»; «устная история» Луизы Пассерини также освещает двойственность отношения народа к власти в фашистской Италии15.
В своей последней важной работе, посвященной новому советскому городу Магнитогорску 1930-х гг., Стивен Коткин отвергает тоталитарную/ревизионистскую и оппозиционную/соглашательскую дихотомию, признавая тактическое использование языка обычными гражданами. Однако он склонен относиться к пропаганде всерьез, преувеличивая общую тенденцию народа «говорить по-большевистски» (то есть использовать официальный язык)16. Он отрицает Великое отступление и делает смелое заявление, что «для огромного большинства тех, кто жил в это время, и даже для врагов
15

режима сталинизм совсем не был частичным возвратом в прошлое, не говоря уж об отступлении, а оставался передовым и прогрессивным явлением»17. Коткин также заявляет: «Даже самые ярые приверженцы партии иногда начинали сомневаться. Но мало кто из них мог вообразить, что возможно что-то другое. Да никого и не поощряли к таким мыслям. Закрытые границы и цензура делали свое дело»18.
В своем единственном значительном исследовании, посвященном советской пропаганде, Питер Кенез рассуждает так же: «[Режим] сумел предотвратить как формирование, так и высказывание вслух альтернативных точек зрения. Советские люди в конечном счете не столько доверяли большевистскому мировоззрению, сколько принимали его за нечто само собой разумеющееся. Не осталось никого, кто мог бы указать на противоречия или даже бессмыслицу в лозунгах режима»19. Новые источники позволили подвергнуть сомнению эти выводы: оказалось, что простые люди, наоборот, не доверяли цен-зурированным известиям и искали иные источники информации и идеи в форме слухов, личных писем, листовок и надписей20. Их по-прежнему привлекали различные альтернативные дискурсы, в том числе националистический, антисемитский и народнический, которые оказались чрезвычайно живучими, несмотря на все усилия по их искоренению.
Кроме того, официальный язык использовался и воспринимался вовсе не пассивно. Как указывает Волошинов, язык, по своей сути, очень эластичен и может становиться ареной социальных конфликтов вокруг смысла знаков: «Всякий живой идеологический знак двулик, как Янус. Всякая живая брань может стать похвалою, всякая живая истина неизбежно должна звучать для многих, как величайшая ложь»21. Этот «двуликий» характер знаков помешал сталинскому режиму навязать всем единообразную интерпретацию реальности.
Кажется, именно это Бахтин пытался передать в конце 1930-х гг. в своей работе о Рабле, которая, по мнению Кларк и Хольквиста, представляет собой «наиболее всестороннюю критику сталинской культуры» в то время22. Пытался или нет Бахтин действительно описать эзоповым языком отечественную культуру, но некоторые аспекты данной работы, якобы относящиеся к средневековой Франции, удивительным образом освещают процессы, происходившие в Советской России. Он изображает общество, в котором господствующий класс поддерживает свою власть частично с помощью идеологического диктата. Официальная культура характеризуется стремлением представить лишь одну «естественную» интерпретацию реальности. Она предполагает серьезность, ретроспективность, неизменность и вечность. Она также ассоциируется со страхом и жестокостью. Тем не менее господство официальной культуры средневекового мира под
16

рывалось второй культурой — смеховой, олицетворяемой карнавалом. Во время карнавала официальные символы наполняются новым смыслом: «Вторая жизнь, второй мир народной культуры строится в известной мере как пародия на обычную, то есть внекарнавальную жизнь, как "мир наизнанку". Роль карнавала состоит в развенчании всех ценностей правящей культуры. Он разрушает все табу, смеется над святыней, опрокидывает иерархию. Он представляет равенство, утопию и свободу от страха»23. В сталинской России официальный дискурс, характеризующийся важностью, ощущением собственного постоянства и т. д., тоже подвергался карнавализации в форме шуток и песенок, которые «перестраивали» иерархии и притязания, подразумеваемые официальным дискурсом, переворачивая традиционную топографию, низводя высокое к низкому, и наоборот, акцентируя физическую сторону жизни и прибегая к сквернословию.
Это лишь один пример из многочисленных способов, с помощью которых официальный дискурс становился инструментом в руках народа, пользовавшегося им в собственных целях. Подобным же образом официальные сакральные слова, такие, как «революция» и «народ», применялись для выражения несогласия. В то время как режим использовал слово «народ», подразумевая под этим «всех людей» и таким образом передавая единство, инакомыслящие употребляли его по-своему, чтобы подчеркнуть бессилие низов.
Граждане также выражали незаконные или подрывные требования и жалобы языком официальной пропаганды, защищаясь такими штампами, как «конституционные права», «слова Сталина», «рабочий класс» и др. Ригби говорит о такой практике, анализируя «теневую культуру» в Советском Союзе. Он утверждает, что «политическое лицемерие» было «миной замедленного действия», потенциально самосрабатывающей. Краху советского строя немало способствовало существование официальной риторики о демократии, правах и т. п., которой могли воспользоваться люди, стремящиеся к реальной демократии24.
Я не ставлю целью создать ошибочное впечатление, будто официальный язык всегда использовался с чисто подрывными или циничными намерениями. Без сомнения, были люди истинно убежденные и фанатики, о чем подробнее будет говориться в главе 10. Видимо, и некоторые не столь ревностные приверженцы режима иногда «приветствовали политику партии», «осуждали врагов» и говорили все то, что им приписывалось в газетных статьях, сообщавших о «народных откликах» на различные меры. Однако «общественное мнение» в этом смысле не является основной темой данной книги. Ее задача осветить до сих пор игнорировавшееся мнение инакомыслящих,
17

которое искажало, подрывало, отвергало официальный дискурс или предлагало ему альтернативу.
Трудно обобщить содержание такого общественного мнения, категорически утверждать о наличии гипотетической «русской народной политической культуры». Зачастую отражаемые им ценности как будто противоречат друг другу, их не удается разложить по полочкам под этикетками «социалистические», «анархические», «консервативные», «либеральные» и т. п. Однако некоторые темы четко вырисовываются. Часто проявлялись враждебность к бюрократическому аппарату и антипатия к «государству». Не менее часто встречалось и противоположное мнение о том, что государство должно печься и заботиться о народе. Патерналистский стиль руководства высоко ценился. Многие высказывания проникнуты материализмом и эгалитаризмом. Идеи «социализма» весьма уважались, а «классовые» чувства приветствовались в народе. Социальный консерватизм получил широкое распространение. Люди по-разному относились к политике и к закону: хотя многие были к ним безразличны, кое-кто воспринимал их более серьезно. А главное, общественное мнение отличалось разнородностью. Отношение людей к тому или иному политическому курсу или вопросу больше зависело от его характера, чем от какого-либо цельного мировоззрения. По этой причине, а также потому, что сами источники склоняют к подобному подходу, структура данной книги тематическая. Часть I фокусируется на экономических и социальных вопросах. Часть II рассматривает политическую жизнь, включая международные отношения и различные аспекты террора. Часть III концентрируется на культе вождя. Прежде чем мы пойдем дальше, сейчас имеет смысл рассмотреть источники нашего исследования и проанализировать, как они могли повлиять на отображение общественного мнения.
Источники
Для данного исследования использовались следующие источники: письма граждан, мемуары, дневники, газетные статьи. Также были использованы доклады, подготовленные партийными агитаторами о реакции аудитории, перед которой они выступали. Однако основными источниками являются сводки информационных отделов НКВД (ИНФО) и комитетов партии (и комсомола) о реакции народа на различные конкретные события и решения партии (сводки/спецсообщения о настроениях). Поскольку это большой массив неизученного и ценного материала, то он заслуживает особого внимания.
Партия через свои информационные отделы (которые в разное время носили разные наименования) и тайная полиция через
18

секретно-политические отделы (СПО) занимались изучением настроений рядовых граждан с самых первых лет революции (а партия — даже до революции)25. Информационный отдел ЦК отвечал за координацию обмена информацией между центром и периферией по ряду вопросов, включая информацию о настроениях народа26. Согласно директиве 1934 г., каждая первичная партийная организация (ППО) должна была иметь информатора, от которого требовались политическая грамотность, авторитет и опыт политической работы с массами. Его работа заключалась в том, чтобы давать ясный, четкий, самокритичный, глубокий и объективный анализ как позитивных, так и негативных аспектов деятельности первичных партийных организаций. Информатору надлежало быть в курсе общих настроений рабочих, обращать внимание на особые события (несчастные случаи, остановки или прекращение работы), а также сообщать о различном отношении к этим событиям. Работа эта предполагала тесные деловые отношения с партийным секретарем, присутствие на митингах и связь с активистами и редакторами местных газет, дабы облегчить им получение «объективной информации»27. Это в теории. На практике информационной работе не всегда уделялось много внимания даже в сильной партийной организации Ленинграда, хотя появились некоторые улучшения после убийства Кирова, с назначением дополнительных информаторов. Даже в 1939 г. обнаружилось, что некоторые ППО не имеют информаторов. Партийно-информационная система иногда довольно эффективно функционировала на заводах Ленинграда, однако была менее эффективна в деревне и среди интеллигенции28. В то же время НКВД мог следить за гораздо более широким кругом социальных групп посредством сети оплачиваемых и неоплачиваемых секретных агентов (сексотов)29.
Информаторы партии и НКВД записывали разговоры, слухи, шутки и прочие свидетельства народных настроений, которые собирались в сводки. Что касается партии, то информация посылалась в райком, который обрабатывал ее для обкома. Затем информационный отдел обкома составлял краткие сводки на основе сводок райкома. Сводки как партии, так и НКВД получали гриф «совершенно секретно», их посылали двум или шести адресатам. Например, сводки НКВД Ленинграда обычно посылались первым трем секретарям обкома, начальнику секретно-политического отдела в Москве, иногда председателю облисполкома.
Все информационные сводки, как партии, так и НКВД, неизменно начинались стандартной формулировкой, что «большинство людей» разумно отнеслись к постановлениям партии или какому-либо событию. Далее следовали примеры типично «правильных» мнений,
19

которые, главным образом, повторяли официальную линию, опубликованную в газетах. Негативные замечания следовали за положительными комментариями в графе, которая начиналась словами «однако, наряду с этим, наблюдаются случаи отсталых/негативных/нездоровых/антисоветских/контрреволюционных заявлений» (обычно использовались три из ряда перечисленных прилагательных). Прилагалась информация о социальном положении людей, выступающих с подобными заявлениями, их имена, профессии, место работы; например: «работница Сизова, второй галошный цех, завод "Красный треугольник"». Также упоминалось их членство в партии или комсомоле. Иногда перечислялись другие детали, такие, как возраст, стаж работы и прочая информация, которая характеризовала общеполитическую ориентацию выступающего, например: «недавно приехал из деревни», «недавно поступил на работу», «исключен из партии», «имеет связи с врагом народа» или «верующий». Этот тип информации был особенно характерен для информационных сводок сотрудников НКВД, отчасти потому, что НКВД занимался слежкой за «социально опасными элементами», а также в силу предвзятого мнения о причинах нежелательных высказываний. Иногда, в особенности в 1937 г., в комментариях к враждебным высказываниям содержались фразы: «арестован», «будет арестован» или «ведется следствие».
Неясно, придумывали ли или искажали негативные высказывания людей в своих информсводках осведомители партии и в особенности НКВД, которые находились под влиянием общей атмосферы страха перед заговорами, характерной для Большого террора, и от которых вдобавок сверху настойчиво требовали проявлять бдительность и выявлять «врагов народа». Должно быть, велико было искушение придумать какое-либо высказывание или доложить о непроверенном разоблачении. Информаторы подписывали свои материалы, чтобы те выглядели достоверными, ведь их могли наказать за отсутствие подписей, например, в 1932 г. 180 осведомителей ОГПУ получили 5 лет тюрьмы за представление «необъективной информации». Информаторов могли исключить из партии, если их сообщения не отвечали критериям объективности30. Однако такие меры, возможно, мало что значили в 1937 году.
Вполне вероятно, что некоторым искренним выражениям недовольства информаторы придавали более «контрреволюционный» характер, возможно, добавляя эффектные похвалы в адрес Троцкого, угрозы убить Сталина и т. п. Тем не менее ясно, что многие мнения, цитируемые в сводках, совпадают с теми, которые содержались в других источниках, например, в мемуарах, дневниках, в эмигрантском журнале «Социалистический вестник»31, в докладах цензоров,
20

иногда даже в официальных средствах массовой информации32. О некоторых из этих высказываний будет идти речь в последующих главах, однако здесь в качестве примера стоит привести материалы, удаленные после предварительного цензурирования заводской прессы Центрального района Ленинграда в апреле 1934 г. Цензор удалил несколько мест, касающихся «политических настроений», которые редакторы включили для того, чтобы проиллюстрировать нежелательные настроения (публикация таких замечаний приравнивалась к прямой пропаганде антисоветских взглядов). Одна газета намеревалась напечатать следующие частушки: «Не пойду я на собрание, / Не пойду на прения. / Скажем прямо, есть желание, / Нету настроения»; «Говорю же вам по-русски: / Мне не нравятся нагрузки. / Мне нагрузки по плечу, / Да работать не хочу». В другой газете содержалась статья о кампании государственного займа, и приводились слова человека, не желающего в ней участвовать: «Государство мне не помогает, а забирает у меня последние копейки — уходите, я не собираюсь подписываться»33. Подобные высказывания перекликаются с теми, что отражены в спецсообщениях партийных работников и НКВД о настроениях людей.
Подлинность передачи мнений в сводках можно проверить, сравнив их с мнениями других людей в различных районах страны в различные периоды времени. Сравнение информсводок в нескольких архивах34 показывает, что, хотя информация собиралась в разных местах определенными людьми для определенных людей — в центре или регионах, европейской или восточной части России, работниками партии или НКВД, для Кремля или для комсомола, — в ней присутствовали определенные постоянные черты, определенные речи, которые имели место независимо от капризов и фантазий составителей сводок. Высказывания людей в период террора не слишком отличались от высказываний других лет. Некоторые спецсообщения о настроениях в ходе Гражданской войны, в 1920-е гг. и в период коллективизации уже напечатаны, и историки начинают анализировать информсводки в контексте работ по 1920-м и 1930-м гг.35 Это означает, что в основном критические настроения существовали уже в первые годы советской власти, и мнения простых русских людей в период террора не имели значительных отличий от критики, выражаемой в другие периоды. Равным образом, даже когда террор пошел на спад во время «оттепели» 1939-1940 гг., по-прежнему существовала непрерывная связь между взглядами, выражавшимися в то время и в предыдущие годы. Перед войной, когда Сталин и Берия предприняли серьезные попытки восстановить законность и пошатнувшийся престиж прокуратуры, судебной системы и НКВД, поступило рас
21

поряжение уделять больше внимания правдивости спецсообщений о мнениях людей. Все критические замечания проверялись, и если они признавались фальшивыми, то это отмечалось в последующей сводке36. Разнообразие и суть замечаний в сводках, представленных в более «либеральные» времена, когда фальсификация была сведена к минимуму и страх наказания стал менее острым, не изменились сколько-нибудь заметно по сравнению с годами Большого террора.
Искажение действительности больше всего выражалось в методе отбора и анализа материалов о мнениях людей. Сбор фактических данных очень сильно зависел от того, что, по мнению доносчиков и людей, работавших с письмами, хотело слышать их начальство в тот или иной момент. Если власти были особо заинтересованы в том, чтобы, например, разоблачить «троцкистов» или «саботажников» стахановского движения, доносчики прилагали все усилия, чтобы найти в письмах людей высказывания за Троцкого или выявить «антистахановские» настроения. Сводки составлялись потому, что власти хотели отслеживать реакцию на определенные события или на принятые ею решения, и, таким образом, главные темы будущих сводок о мнениях людей уже были очерчены. В сводках, анализирующих реакцию людей на стахановское движение, например, большинство зафиксированных замечаний посвящалось этому вопросу. Комментарии и споры на другие, не связанные с ним темы, упоминались лишь вскользь. Это могло создать ложное впечатление, что в ту неделю, когда составлялась очередная сводка, люди обсуждали одно лишь стахановское движение, или государственный заем, или что-нибудь еще; а также, что в интервалах между важными событиями и переменами политического курса, реакцию на которые власти хотели бы знать, никто ничего не обсуждал. Сводки поступали нерегулярно. Иногда они не составлялись неделями, а затем происходило какое-нибудь значимое событие, например, убийство Кирова или начало войны с Финляндией, и сразу же начинался стремительный поток еженедельных или даже ежечасных отчетов об общественном мнении. По причине такой нерегулярности трудно проследить динамику настроений в народе.
Поскольку выбор главной темы сводок диктовался желанием властей узнать отклик на то или иное событие, и это, разумеется, не совпадало с реальными интересами людей (или интересами историков будущего), в данном материале много белых пятен. Существует огромное количество замечаний по поводу политических событий, поскольку они касались режима. Однако это изобилие отчетов не обязательно отражает политические пристрастия в разговоре обычных людей. Озабоченность такими личными проблемами, как семья и отдых, в сводках почти не представлена. Кроме того, поскольку в
22

сводках давалась информация лишь по поводу особых событий и решений правительства, мнения людей относительно таких больных тем, как террор 1937-1938 гг., представлены очень плохо. Разумеется, «сводок о настроениях в связи с террором» нет. Тем не менее кое-какие выводы о реакции людей на это и другие явления, не освещенные в отчетах, можно сделать и по сводкам, посвященным иным вопросам.
Анализ причин «неправильных» настроений проводился поверхностно в обоих типах сводок. Руководство НКВД предпочитало объяснять их теорией «врага», определяя людей, которые позволяли себе высказывать крамольные мысли, как «врагов народа». И руководство партии, и руководство НКВД видело в распространявшихся слухах и народном ропоте происки «антисоветских и контрреволюционных агитаторов». Например, в партийном докладе о реакции на свободную продажу хлеба без карточек в январе 1935 г. подчеркивалось, что «контрреволюционные элементы пытаются использовать новую систему продажи хлеба и рост цен в своих клеветнических нападках»37. Впрочем, судя по некоторым партийным докладам, власти попытались переложить ответственность за негативные настроения, особенно недовольство рабочих, на злополучный агитпроп, призывая провести «разъяснительные беседы с рабочими», которые не сумели правильно понять политику партии. Они иногда даже приводили в качестве причины недовольства материальное положение рабочих, предполагая, что невыплата вовремя зарплаты, ее низкий уровень, недостаточное обеспечение услугами и многое другое и формируют мнение людей.
Партийные информационные сводки отличаются от сводок НКВД тем, что включают большое количество положительных замечаний. Возможно, ответственные партийные работники желали продемонстрировать, что конкретно их организация хорошо функционирует и пропаганда оказывает свое влияние на людей. В отличие от партии, НКВД был сосредоточен в первую очередь на выявлении «врагов» и подавлении инакомыслия и в сводках уделял больше всего места критическим замечаниям. Однако в обоих случаях чиновники старались, чтобы негативные высказывания занимали в информационных сводках лишь малую их часть. Никакой статистики не велось, поэтому часто невозможно установить, как широко на самом деле эти взгляды выражались в обществе.
Правда ли, что они были в меньшинстве? Одно из решений — поискать другое доказательство масштаба недовольства. Так, некоторые письма, адресованные партийным руководителям, содержат открытые «антисоветские» высказывания и аналогичны тем, что приводят
23

ся в качестве примеров в сводках. Такие письма составляют лишь малую часть всех отосланных писем; например, лишь 15 из 5 638 писем, поступивших на имя секретаря Ленинградского обкома и горкома Жданова в январе 1940 г., классифицируются как «антисоветские»38. Тем не менее этот единичный факт не обязательно показывает реальное количество людей, разделявших подобные взгляды. В рассматриваемый период гораздо более страшным и безрассудным шагом было написать свои критические замечания в письме к партийному руководителю, чем поговорить на те же самые темы с коллегами по работе в относительной безопасности — в туалете. Хотя однозначно «антисоветские» письма редки, существуют миллионы писем и заявлений, в которых затрагиваются вопросы жилищных условий, коррупции и другие. Они написаны в верноподданническом тоне, и критика в них направлена лишь против местных ответственных партийных работников, однако они показывают общее социальное недовольство и соответствуют тону некоторых писем, где выражено негативное мнение.
Это подкрепляется фактами поведения, хотя трудно установить прямую корреляцию между настроениями людей и их поведением. Тем не менее ясно, что июньский указ 1940 г. о запрещении самовольного ухода с предприятий часто нарушался, что люди кончали жизнь самоубийством, узнав о возможном преследовании, и что члены партии и судебная власть пытались бороться с этим указом. Это говорит о том, что, возможно, наблюдалось много случаев негативного отношения к данному указу. Можно сопоставить модели потребления с отчетами о настроениях. Если есть жалобы на цены на хлеб и еду в столовых после отмены карточной системы и они сопровождались явным уменьшением потребления хлеба и другой пищи в столовых, становится очевидным, что такие жалобы звучали чаще всего. Точно так же трудности, которые правительство испытывало при проведении государственного займа, предполагают, что критическое отношение к нему было широко распространено в народе.
Статистика преследования за антисоветскую агитацию создает несколько искаженное впечатление о количестве людей, выражавших несовместимые с официальными взгляды. Число арестованных за антисоветскую агитацию можно увидеть в сводках арестов и приговоров по делам, возбужденным или расследованным органами внутренних дел (см. табл. 1). Помимо неизбежных трудностей при исследовании статистики репрессий, проводимых режимом39, существует проблема, связанная с тем, что режим постоянно менял определение понятия «антисоветской агитации». Множество примеров в этом исследовании, такие, как жалобы на рост цен, не обязательно попадают
24

в категорию антисоветской агитации, кроме, возможно, периода, ког да террор достиг своего пика в 1937-1938 гг.
Таблица 1
Случаи антисоветской агитации
1934а
1935а
1936а
1937а
1938а
19396
19406
19416
16 788
43 686
32 НО
234 301
57 366
24 720
18 371
35 116
Источник и примечания: ГА РФ. Ф. 9401. On. 1. Д. 4157. Л. 201-203, 205. Я очень признательна Габору Риттерспорну за то что он снял копию с этих данных. Сюда могут не входить дела, рассматриваемые обычной судебной системой.
а Аресты.
6 Обвинительные приговоры.
Следовательно, статистика, относящаяся к случаям антисоветской агитации, охватывает только определенные типы негативных мнений. Вдобавок рост и уменьшение числа случаев судебного преследования показывает всего лишь изменения в строгости наказаний. Что мы можем думать о сделанном в связи со смертью Кирова прокурором СССР Акуловым в начале 1935 г. заявлении, что «возрастание активности антисоветских элементов отмечается в форме контрреволюционной агитации, одобряющей не только террористический акт против Кирова, но проведение подобных актов и против других руководителей партии и советского правительства»?40 В тот год случаев антисоветской агитации стало в три раза больше. Насколько увеличение числа судебных разбирательств отражает действительное увеличение количества негативных замечаний о вождях и насколько это отражало усиление репрессий?41 Подобная статистика имеет ограниченное значение в попытке ответить на этот вопрос.
Итак, поскольку трудно сделать какие-либо надежные количественные выводы о распространенности инакомыслия, я попытаюсь фокусировать свое внимание на типичных ц повторяющихся темах и попробую установить, было ли мнение широко распространенным или совершенно необычным. Однако здесь следует также проявлять осторожность: показывает ли большое количество сводок негативного содержания, связанных с июньским указом 1940 г., широкое распространение жалоб или просто проводилась тщательно спланированная и согласованная кампания по составлению таких сводок?
Может быть, будущие исследования обнаружат более точную информацию, однако до тех пор мы должны довольствоваться полученной довольно нечеткой картиной42, а многое угадывать с помощью сравнительной или теоретической литературы. Например, Ян Кершо
25

пишет по поводу подобных сводок о настроении в народе, представленных партийными и государственными функционерами в нацистской Германии: «Драконовское подавление критики и сопровождающий его страх доносов породили сеть обмана и лицемерия, в которой слова скрывали истинные чувства: люди часто говорили не то, что думали, и не думали того, что говорили; чаще же всего они из страха вообще ничего не говорили. Мы можем с уверенностью утверждать, что враждебные режиму мнения, отмеченные в сводках, представляли всего лишь вершину айсберга [курсив мой]»43.
Подобным же образом в сталинской России многие из тех, кто хранил молчание или использовал официальный язык в конкретных случаях, возможно, разделяли еретические взгляды, открыто выражаемые другими.
Ленинград
Большое количество материала, на котором основывается это исследование, относится к Ленинграду и Ленинградской области44. Могут сказать, что особая история Ленинграда послужила более плодородной почвой для альтернативного мнения людей по сравнению с другими районами. Для проверки этой гипотезы необходимо провести более подробное исследование на местном материале. Однако работа, проведенная в других регионах страны, включая исследование Джеффри Россмана и Шейлы Фицпатрик, показывает, что мнения людей в других регионах незначительно отличаются от мнений людей в Ленинграде45. Тем не менее следует учитывать специфический характер Ленинграда.
Ленинградская область, образованная в 1927 г., занимала обширную территорию в 360 400 кв. км. В период с 1934 по 1937 г. население области (включая Ленинград) составляло почти 4 млн чел. К 1939 г. его численность сократилась до 3,2 млн чел.46 Почти половина населения жила в городах. Некоторые из них очень старые, имеющие крупные промышленные предприятия, которые зачастую выросли на основе кустарного производства. Кустарная промышленность (включая производство фарфора, спичек и бумаги) продолжала играть значительную роль в экономике области, отчасти по причине близости огромного рынка в самом Ленинграде, отчасти из-за неблагоприятных условий для сельского хозяйства. Ленинградская область, отличающаяся плохим климатом и землей, покрытой лесами и болотами, не представляла интереса для земледелия, особенно для выращивания зерновых, ее экономика базировалась в основном на рыбе, лесе и льне. Процесс коллективизации здесь проходил медленно, так же как и в других потребляющих районах, и осложнялся наличием боль
26

шого количества хуторов, трудно поддававшихся переселению*'. К 1 марта 1930 г. здесь было коллективизировано 23,1 % хозяйств — самый низкий показатель в стране. После крутого пересмотра Сталиным темпов коллективизации он сократился до 5,7 %48. Затем темпы коллективизации постоянно увеличивались, и к июлю 1934 г. она достигла 65,2 %. Настоящий прорыв наступил после принятия в 1935 г. примерного колхозного устава (см. гл. 2), и к октябрю 1936 г. уровень коллективизации составил 91 %49. Хотя на область в какой-то мере влияла близость к Ленинграду, ее нельзя рассматривать в качестве особенно нетипичной, разумеется, в сравнении с другими потребляющими районами России.
Основанный «только» в 1703 г. Петром Великим Санкт-Петербург-Ленинград считается одним из старейших крупных городов России. В советский период население города сначала резко сократилось, затем так же стремительно выросло. В 1917 г. оно составляло
2 300 тыс. чел., но к 1920 г. разруха и Гражданская война вызвали его сокращение до 740 тыс. чел. Во времена нэпа численность населения Ленинграда постоянно росла, с началом индустриализации рост ускорился, и в 1934 г. в городе жили 2 720 тыс. чел., а к 1939 г. —
3 190 тыс. чел. В 1930-х гг. это был седьмой крупнейший город мира после Нью-Йорка, Лондона, Берлина, Москвы, Чикаго и Парижа. Прежде всего и главным образом он являлся крупнейшим промышленным центром. В 1934 г. 12,6 % объектов крупной советской промышленности находились в Ленинграде. На крупных промышленных предприятиях города в 1934-1935 гг. работали свыше 500 тыс. рабочих, и в течение всего рассматриваемого периода эта цифра постоянно росла. Больше всего рабочих было занято в металлургической и электротехнической отраслях (239 722 чел. в 1934 г.). Среди других крупнейших отраслей промышленности следует назвать химическую, текстильную, швейную, деревообрабатывающую и пищевую. Большинство ленинградских предприятий вели свою историю с дореволюционных времен, некоторые еще с XVIII в. Ленинград представлял собой также важный культурный центр. В 1934 г. в нем насчитывалось более 60 высших учебных заведений, большое количество театров, музеев и т. д. Уровень грамотности в Ленинграде был выше, чем где-либо еще в России, составляя 94,6 % в 1939 году50.
Таким образом, это не ординарный город. Представление о прозападном Санкт-Петербурге-Ленинграде как центре оппозиции более традиционной «славянофильской» Москве уже стало стереотипом. Тем не менее оно имеет под собой некоторые основания. Революции 1905 и 1917 гг. начались в этом городе. После того как в 1918 г. столица была перенесена в Москву, в городе оставались признаки прежней столицы, но он не находился под таким воздействием правительства,
27

которое определяло лицо Москвы. В городе наблюдался прилив радикальной политической активности во время Гражданской войны, а в 1921 г. восстание матросов на военно-морской базе в Кронштадте и волнения внутри самого города ускорили поворот к нэпу. Во время нэпа Ленинград под руководством Г. Е. Зиновьева стал оплотом оппозиционного движения внутри партии. Ленинградская партийная организация с ее богатым петербургским наследием была сильнее большинства провинциальных организаций и относительно независима, ей удалось выстоять против Сталина до 1926 г., дольше, чем любой другой организации. В город послали Кирова, чтобы подавить инакомыслие, и он в этом преуспел. Однако Сталин до некоторой степени справедливо заявлял, что после убийства Кирова Ленинград оставался гнездом прежних оппозиционеров и антисоветских элементов. Конечно, многие бывшие члены оппозиции занимали ведущие посты под властью Кирова, а старые аристократы и представители интеллигенции продолжали жить относительно спокойно.
Ленинград и в самом деле более подходил для роли вместилища еретических идей, чем любой другой уголок России. Однако будет неправильно преувеличивать оригинальность общественного мнения в этом городе и его пригородах. Сравнительный материал, полученный из других регионов, включая Москву, Новосибирск, Иваново и Смоленск, не позволяет считать, что мнения людей в Ленинграде были особенными, за исключением разве что степени и формулировок. Обычные люди всей России (и Советского Союза) в тот период испытывали общие трудности, и, вероятно, реагировали на них похожим образом.

Часть I. ЭКОНОМИКА И ОБЩЕСТВО
Глава 1. Рабочие, экономика и трудовая политика
В конце 1920-х гг. Сталин начал политику «большого скачка», экономическую революцию беспрецедентных масштабов и темпов. Хотя интенсивная индустриализация принесла рабочим некоторые преимущества, такие, например, как почти полная занятость, она также вызвала огромные лишения. Несмотря на скромные улучшения уровня жизни в течение первой пятилетки, самым важным вопросом для большинства рабочих в 1930-е гг. было простое выживание. Неудивительно, что люди обменивались мнениями по экономическим вопросам гораздо больше, чем по каким-либо другим. В этой главе будут рассмотрены взгляды рабочих на такие вопросы, как отмена карточной системы, государственные займы, рост цен и дефицит товаров. Здесь также пойдет речь о реакции рабочих на нововведения в трудовой политике: стахановское движение и законы о труде 1938-1940 годов1.
Рабочие остро чувствовали колебания уровня жизни, часто сравнивали цены с заработной платой. Они всегда понимали, улучшается их экономическое положение или ухудшается, и не обманывались официальными риторическими заявлениями о повышении жизненного уровня. Риторика просто обнажала несоответствия между фиктивной «хорошей жизнью» и их настоящим положением. Личный опыт жизни рабочих в условиях советской экономики с ее очередями и дефицитом приводил к тому, что они критиковали нежелание режима обсуждать эти проблемы публично. Многие их высказывания отражают уверенность в том, что государство должно заботиться о рабочих, как оно об этом заявляет2. Рабочие без колебания обращались к идеологическим лозунгам режима, например, они охотно развивали партийную риторику об освобождении рабочих. Возражая против стахановского движения или против трудовых законов 1938-1940 гг., они часто говорили, что это меры «эксплуататорские» и напоминают о «капитализме».
29

Восприятие рабочими их экономического положения может быть понято только на фоне меняющегося уровня их жизни в данный
ггЗ
Таблица 2
Разница в зарплатах среди ленинградских заводских рабочих в 1936 г.
период0
Зарплата (руб.)
% рабочих
До 140
5,5
140,1-180
10,9
180,1-220
14,2
220,1-260
13,7
260,1-300
11,4
300,1-340
9,3
340,1-420
13,3
420,1-500
8,2
500,1-600
5,9
600,1-700
3,2
700,1-800
1,8
800,1-900
1,0
900,1-1 000
0,6
1 000,1-1 100
0,4
1 100,1-1 200
0,2
1 200,1-1 500
0,3
Свыше 1 500
0,1
Источник и примечание: ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2471. Л. 95, 98, 101. Средняя зарплата служащих были меньше зарплаты рабочих и составляла 279 руб. Средняя зарплата инженерно-технических работников (ИТР) составляла 583 руб.
С 1928 по 1934 г. уровень жизни резко падал. Начиная с 1934 г. падение остановилось, хотя уровня конца нэпа так и не удалось достичь. За сравнительно успешной второй пятилеткой последовали чрезвычайно неудачные 1938-1941 гг. Наум Ясны подсчитал, что в 1932-1933 гг. реальная зарплата рабочих составляла лишь 49 % от уровня 1928 г. К 1937 г. она поднялась примерно до 60 %, но вновь снизились до 56 % к 1940 г.4 В то время как реальная зарплата среднего рабочего была ниже, чем в 1928 г., наблюдалось некоторое выравнивание за счет увеличения числа работающих женщин и сопутствующее ему снижение числа иждивенцев на одного кормильца с 2,26 в 1927 г.
30

до 1,59 в 1935 г.5 В этот период продолжалось активное поощрение дифференциации зарплат. Однако различия оказались не так велики, как представлялось. Изучение зарплаты 396 788 ленинградских рабочих в октябре 1936 г. показывает, что месячные оклады колебались от суммы менее 140 руб. до суммы более 1 500 руб., причем средняя зарплата составляла 321 руб. (см. табл. 2). Самая высокая средняя заработная плата была в металлообрабатывающей промышленности (364 руб.), самая низкая — в пищевой (231 руб.). Учитывая тот факт, что это обследование проводилось после начала стахановского движения, казалось бы, должна была наблюдаться большая разница в зарплатах, но фактически около 50 % рабочих получали от 220 до 420 руб. и лишь совсем немногие — более 1 000 рублей.
В этот период большая часть средней заработной платы рабочего тратилась на еду. Исследования семейных бюджетов рабочих Ленинграда показывают, что если в 1927-1928 гг. на еду тратилось 43,8 %, то в 1934 г. эта цифра поднялась до 55,9 %, а в 1935 г. до 58 %. Средний процент составлял 55 % до 1938 г., после чего статистические данные стали недоступны. В общем доля расходов, которые шли не на продукты питания, а на другие предметы потребления, была в этот период ниже, чем в любое другое время с 1928 по 1933 г. Например, на одежду тратилось 9,3 % семейного бюджета в 1935 г. по сравнению с 13 % в 1933 г. и 17 % в 1928 г.6 Жилищный кризис, усугубившийся из-за притока в города рабочей силы в течение первой пятилетки, продолжал оставаться серьезным. В 1934-1935 гг. ленинградский житель в среднем занимал только 5,8 кв. м жилой площади (по сравнению с 8,5 в 1927 г.)7. Для более позднего периода нет опубликованной статистики; однако в городах области средняя занимаемая площадь упала с 5,1' кв. м на человека в 1934 г., до 4,1 кв. м в 1937 г. Некоторые города, такие, как Мурманск, особенно страдали от жилищной проблемы, так как там средняя жилплощадь на человека составляла только 2,1 кв. м в 1937 г.8 Вполне вероятно, что во всех вышеперечисленных случаях рабочие занимали даже меньше указанной средней жилплощади. Естественно, в то время многие продолжали жить в бараках. Стахановцы, имевшие собственные квартиры, представляли редкое исключение.
Другие факторы, такие, как практически полная занятость, «социальная зарплата» и культурные привилегии, в какой-то степени компенсировали падение уровня жизни со времен нэпа (хотя рабочие и тогда теряли кое-какие льготы, например право на бесплатное здравоохранение). Однако в любом случае реальную «объективную» экономическую ситуацию, обрисованную сверху, нельзя напрямую соотнести с восприятием рабочими своего уровня жизни, на которое во многом влияли другие составляющие, включая несоответствие
31

между пропагандистской картиной процветания и их собственным положением, а также между их положением и положением других социальных групп.
1934-1935 гг.: XVII съезд партии, дефицит хлеба и отмена карточек
После суровых голодных 1932-1933 гг. пропагандистская машина встретила XVII съезд партии, который проходил в январе 1934 г., хвалебными статьями и утверждениями, что социализм победил. Газета «Ленинградская правда» напечатала статью «За счастливую, культурную, веселую жизнь!», которая начиналась словами: «Как изменилась наша жизнь! Прошли те времена, когда рабочий думал лишь о хлебе насущном»9. Съезд санкционировал новое направление в экономической политике. Первая пятилетка ориентировалась на создание тяжелой промышленности при сокращении выпуска потребительских товаров. Главная модель поведения в те годы — полное самоотречение и отказ от личных потребностей, доходящий до аскетизма. В начале пятилетки преобладала уравниловка, иногда она продолжалась вопреки официальным предписаниям покончить с нею. Вторая пятилетка, напротив, предусматривала рост заработной платы рабочих, увеличение выпуска потребительских товаров и стимулирование розничной торговли. Крестьян поощряли разводить скот. В своем докладе на съезде Сталин констатировал ликвидацию безработицы, высказался за денежные экономические отношения и подверг резкой критике уравниловку, указывая, что марксистское понимание равенства означает не уравнивание в области личных потребностей людей в повседневной жизни, а уничтожение классов. По его словам, социализм означал «не бедность и лишения, но ликвидацию бедности и лишений»10.
В первой половине 1934 г. итоговые документы съезда, и в частности речь Сталина, широко распространялись среди рабочих. Во время обсуждений на заводских митингах можно было услышать критические высказывания о противоречиях между красивыми словами, прозвучавшими на съезде, и реальным дефицитом продовольствия: «Речи хорошие, но хлеба-то нет», — говорили рабочие. Ясно, что еда оставалась на первом месте для большинства рабочих, и все разговоры о культурных достижениях для удовлетворения их нужд, росте производительности труда и тому подобном не имели для них большого значения перед лицом непреодолимой нужды. Критиковали даже те, кто признавал достигнутые успехи. Один рабочий, приветствуя рост численности рабочего класса, спрашивал, почему при этом рабочие должны плохо питаться, и призывал задуматься нако
32

нец о нехватке продовольствия и промтоваров11. Вопросы, которые поднимали рабочие, отражали их озабоченность. Парадоксально, но, несмотря на жалобы по поводу материальных лишений, слова Сталина о будущем материальном процветании беспокоили некоторых из них. Хотя Сталин был осторожен, проводя различия между обращенным к крестьянам в 1925 г. лозунгом Бухарина «Обогащайтесь!» и собственным призывом: «Пусть каждый колхоз процветает!», люди, тем не менее, не понимали, в чем разница между этими двумя лозунгами. Они опасались, что если рабочий станет держать скот и жить богато, это будет возвратом к частной собственности12. Именно против такого подозрительного отношения к богатству выступал Сталин, критикуя уравниловку в бедности. Наряду с этими мнениями и пожеланиями, чтобы режим больше старался накормить рабочих, раздавались также антигосударственные разговоры, окрашенные частнособственнической терминологией. Один рабочий высмеял идею Сталина о развитии животноводства, объяснив, что у него есть корова, а он обязан поставлять государству 300 литров молока по твердой цене, не получая ничего взамен от государства. Его позиция была типичной для некоторых людей, живущих теми же частнособственническими интересами. В то время как этот рабочий говорил о своей позиции открыто, многие другие обменивались своими критическими взглядами тайком. Например, на заводе им. Ленина критиковались различные налоги: подоходный, страховой, налог на лотереи. Рабочие не понимали, какую личную выгоду они могли получить от этих налогов. Строились огромные заводы, но рабочие не видели никаких улучшений в своей жизни13.
Множество подобных проблем, волновавших рабочих в тот период, очень хорошо выражены в письме, адресованном партийному секретарю Томска в середине 1934 г. В письме насчитывалось двадцать восемь вопросов, большинство которых касалось материального благосостояния рабочих: почему хлеб такой дорогой; почему рабочие не имеют права жить в центре города; почему их дома не ремонтируются; почему нет рыбы в магазинах? Письмо также включало сравнение цен и зарплат в 1914 г. и в 1934 г., наглядно показывая снижение уровня жизни за этот период. Начиналось оно вопросом о том, было ли когда-нибудь еще такое время, когда люди думали о хлебе чаще, чем сейчас14. Этот вопрос типичен для того времени, поскольку в 1934 г. главной темой разговоров служил хлеб. Несмотря на официальное утверждение пропаганды, что рабочий больше не думает о хлебе насущном, хлеб продолжал оставаться главным символом и основной ценностью повседневной жизни. Он всегда был в России главным продуктом питания. К хлебу относились (и сейчас относятся) благоговейно (до сих пор хлеб священен для русских, и они считают без
33

нравственным выбрасывать хлебные корки). Такая зависимость от хлеба означала, что периодические неурожаи имели разрушительные последствия. Неурожаями 1891 г., 1921-1922 и 1932-1933 гг. объясняется то беспокойство о хлебе, которое стало главной темой разговоров в это время15. Кроме того, поскольку хлеб с 1929 г. по 1 января 1935 г. выдавался по карточкам, он приобретал дополнительное значение как предмет бартерного обмена.
Карточная система ставила рабочих в привилегированное положение по отношению к другим социальным группам, а рабочих, занятых в промышленном производстве, по отношению к рабочим других отраслей. Это давало рабочему чувство защищенности, и, хотя хлебные пайки распределялись в «иерархическом» порядке, это распределение носило достаточно уравнительный характер, поскольку разница между пайками была не очень существенной. Тем не менее система часто давала сбой. Продовольственное снабжение было недостаточным, качество хлеба низким, а цены в коммерческих магазинах превышали платежеспособность большинства населения16. На протяжении всего 1934 г. правительство пыталось сократить разрыв между рыночными ценами и ценами на выдаваемые хлебные пайки и подготовиться к полной отмене карточной системы. В июне 1934 г. цена на хлеб по карточкам возросла в два раза с 25 коп. до 50 коп. за килограмм ржаного хлеба, и хотя зарплату низкооплачиваемым работникам в качестве компенсации повысили, это не смогло смягчить остроту положения17. Новости о росте цен породили волну слухов, отражающих чаяния и опасения рабочих. Так, ходили слухи о том, что после 15 июня цены должны упасть, что в Москве цены вообще не росли и что Сталин слышал о тревогах рабочих и аннулировал свое постановление. Ситуация во второй половине года оставалась напряженной. В августе «Спутник агитатора» сообщил о недавних «вылазках» классового врага на заводах — обычная формулировка для описания любых проявлений враждебного или антисоветского настроения. В ноябре рабочие, пользуясь предстоящими выборами в местные советы, решили протолкнуть наказы избирателей, в которых они требовали снизить цены на хлеб до уровня, существовавшего до июньского повышения цен18.
Пленум ЦК партии (25-28 ноября) наконец оправдал широко распространенные надежды на отмену хлебных карточек, приняв решение, что с 1 января 1935 г. хлебные карточки отменяются, а цены на хлеб будут занимать промежуточное место между текущими коммерческими и государственными. Самым бедным будет увеличена зарплата. Решения пленума совпали по времени с убийством Кирова, и простые люди явно охотнее разговаривали о скорой отмене карточной системы, чем об этом убийстве. В то время как некоторые привет
34

2 С.Дэвис Мнение народа в сталинской России


ствовали грядущее событие и надеялись на расширение ассортимента продуктов и сокращение очередей, ощущались также страх перед крушением привычной для многих системы, опасение, что крестьяне скупят хлеб, и неуверенность в том, каким образом это решение будет практически осуществляться.
Горячее всех протестовали беднейшие рабочие, особенно обремененные большими семьями, а также те семьи, где глава недостаточно много зарабатывал. Например, член партии, получавший 200 руб. в месяц и имевший семью из семи человек, сказал, что его детям и сейчас черного хлеба не хватает, один ребенок уже умер, а скоро за ним могут последовать другие, потому что цены слишком высокие19. Среди этих людей преобладало мнение, что компенсация будет разделяться несправедливо и белый хлеб окажется не по карману простому рабочему20. В то время ходил анекдот, демонстрирующий опасения рабочих насчет падения уровня жизни. Сталин решил покончить с карточной системой, но, не зная, как это сделать, лег спать. Во сне к нему явился покойный Ленин и сказал: «Сделай так: тех, кто сейчас в первой категории, переведи во вторую, вторую категорию переведи в третью, третью — в четвертую, а всех, кто в четвертой, — отправь ко мне»21.
1 января 1935 г. «труженики Ленинграда радостно приветствовали свободную продажу хлеба»22. Как всегда, это официальная версия, которая отражает лишь часть правды. В реальности же цены на хлеб выросли в среднем в два раза, достигнув 1 руб. за килограмм, иначе говоря, поднялись вчетверо по сравнению с ценой хлеба, выдаваемого по карточкам, существовавшей до июня 1934 г.23 Как и предполагалось, компенсации не покрывали возросшую цену хлеба, поскольку средняя месячная заработная плата рабочего повысилась на 22 руб., а стоимость хлеба за этот же период на 31 руб.24 Эти средние показатели скрывают трудное положение таких людей, как железнодорожный мастер Добряков, который был вынужден содержать жену и шестерых детей на зарплату 150 руб. в месяц. Дополнительная компенсация в 15 руб. покрыла лишь 10 % его затрат на хлеб25. Доля расходов на питание в семейном бюджете еще больше увеличилась. В первом квартале 1935 г. средние затраты семьи ленинградского рабочего на еду выросли на 6,3 %, достигнув 60,6 % от общих расходов26. Как рабочие и опасались, белый хлеб стал менее доступным, и в 1935 г. потребление более дешевого ржаного хлеба возросло27.
Отмена карточной системы тяжелее всего ударила по большим семьям и семьям промышленных рабочих, которые при старой системе получали хлеб по повышенным нормам28. На ноябрьском пленуме Сталин сам назвал эту систему неприемлемой формой явной дискриминации в пользу рабочего класса, признав низкую цену на хлеб по
35

карточкам «подарком государства рабочему классу» и «социальным классовым пайком для рабочего класса»29. Неудивительно, что многие рабочие верили, будто новая политика направлена против них, и считали ее противоречащей заявлениям Сталина на XVII съезде об улучшении уровня жизни рабочего класса30.
Ощущение, что их предали, только усилилось после отмены 25 сентября 1935 г. карточек на мясо, рыбу, сахар, жиры и картошку, хотя эта политика в какой-то степени была смягчена для самой бедной прослойки одновременным снижением цен на хлеб (например, от 1 руб. до 85 коп. за килограмм ржаного хлеба). Низкооплачиваемые рабочие жаловались, что снижение недостаточное, политика несправедливая и придумана на благо богатых31. Это во многом соответствовало истине. Так как до этого только богатые являлись постоянными покупателями коммерческих магазинов, то отмена карточек на дорогие продукты была им выгодна. По мнению Ясны, «бремя резкого роста цен на продукты, ранее распределявшиеся по карточкам, в первую очередь легло на низкооплачиваемых рабочих»32. Осведомители отметили связь между уровнем зарплаты и откликом на проводившуюся политику. На заводе «Светлана» большинство жалоб было зафиксировано в цехах, где рабочие получали меньше 150 рублей33.
Новая политика также повлияла на цены в столовых, где они выросли вдвое, так что питание там стало недоступно для некоторых рабочих. Это отразилось, например, в следующем пародийном «меню», которое появилось при входе в столовую Кировского завода 1 октября: «Обед для рабочих: первое блюдо — керосиновый суп; второе — мох со сметаной; на третье — пудинг из брюквы»34. В течение 1935 г. число рабочих, питающихся в столовых, резко сократилось, что вызвало беспокойство у властей, в частности потому, что XVII съезд планировал рост численности тех, кто будет «наслаждаться» общепитом, в два с половиной раза35.
Хотя отмена карточной системы на самом деле свидетельствовала об укреплении экономики и в 1935 г. экономическое положение, несомненно, улучшилось, в частности увеличился ассортимент доступных товаров в магазинах, положительную динамику смогли почувствовать лишь состоятельные люди, а социальное неравенство усилилось (см. гл. 8). У большинства простых людей в 1935 г., как заметил Алек Ноув, «уровень жизни чрезвычайно понизился»36. Интересно, что один рабочий, оглядываясь в 1940 г. на ситуацию 1935 г., заметил, что именно в тот год жизнь рабочих начала ухудшаться37. Заметный рост потребления, характерный для середины 1930-х гг., возвращение в СМИ рекламы, пропаганда «хорошей жизни» — все это приводило бедняков в уныние и лишало их надежд. В письме, отправленном Жданову в июне 1935 г., об этом говорится очень хорошо.
36

Рабочий описывает в нем свой обычный день. Утром перед работой он отрезает краюху хлеба, макает ее в соль, рассыпанную на столе, выпивает стакан холодной воды, затем работает до 12 часов дня. На обед в столовой съедает суп, настолько отвратительный, что от него тошнит. Цена первого блюда очень высокая — 45 коп. Он берет только первое, потому что второе блюдо и вовсе дорогое — 1 руб. 55 коп. за свинину. Рабочие не могут себе этого позволить на свою мизерную зарплату. Дома после рабочего дня — снова краюха хлеба, соль и стакан воды. В коммерческих магазинах покупать продукты невозможно, все очень дорого, жалуется автор письма, поэтому он худеет, слабеет и стал похож на тень. Отмечая, что магазины полны товаров, он сетовал на их недоступность для рабочих и в заключение просил Жданова снизить цены вдвое38.
На протяжении всего мрачного 1935 г. рабочие писали Жданову, приводя конкретные цифры в доказательство невозможности прожить на их зарплату, которая не успевает за постоянными изменениями цен после отмены карточной системы. Основная мысль их писем — в магазинах все есть, но купить ничего нельзя. И если во времена карточной системы рабочий занимал привилегированное положение, то теперь он чувствует себя человеком второго сорта. Один слесарь, проработавший на фабрике «Большевик» восемнадцать лет, писал Жданову, что через восемнадцать лет после революции снова слышит старые слова: «Я рабочий, и я нуждаюсь». Правительство отменило карточную систему и разрешило свободную торговлю, но рабочий не может себе позволить продукты, появившиеся в магазинах. Сам он зарабатывает 180 руб. в месяц, 30 руб. уходит на налоги и квартплату. Оставшихся денег едва хватает на хлеб для себя, жены и ребенка39. Другие рабочие сравнивали стоимость жизни в 1913 г. и теперь, показывая, что зарплаты с той поры выросли в четыре раза, а цены на хлеб в двадцать семь раз. Иные вспоминали «хорошую жизнь» при Троцком40.
Государственная пропаганда также начала касаться «бытовых» вопросов, хотя и не так резко. В апреле 1935 г. газета «Труд» задала вопрос: «Когда же на рабочих собраниях будут подниматься бытовые вопросы?», убеждая читателей, что такие темы, как проблема столовых и текучесть рабочей силы, должны обсуждаться открыто41. Газеты стали печатать бесчисленные «письма рабочих», критикующие протекающие крыши общежитий, грязные столовые, задержки заработной платы и отсутствие магазинов в некоторых районах. Во всех этих проблемах обвиняли местных бюрократов. Эти письма показывали действительное недовольство народа в тот период, хотя в них никогда не затрагивались такие больные и политически опасные темы, как низкие зарплаты и голод.
37

Стахановское движение
В ночь на 30 августа 1935 г. донбасский шахтер Алексей Стаханов перевыполнил свою норму на 1 400 % и стал родоначальником нового движения, которое впоследствии получило название «стахановского». Хотя работа «ударными темпами» началась уже в 1929 г., новое движение отличалось от прежних явным использованием материальных стимулов, таких, как повышенная зарплата, выделение квартир, раздача велосипедов, билетов в театр, при подчеркивании героического образа рекордсменов. Это отлично сочеталось с новой философией второй пятилетки, в которой главный упор делался на стимулирование потребительского спроса и более индивидуалистической философии.
Осенью 1935 г. стахановское движение охватило всю промышленность, правда, не без сопротивления. В частности, некоторые административные работники были настроены против него, в результате чего это движение приобрело антиадминистративный характер, поскольку рабочих поощряли критиковать и выявлять членов администрации, которые саботировали внедрение стахановских методов. Тем не менее критика в адрес администрации стала лишь частью рабочего ответа на стахановское движение. В то время как одни приветствовали стахановское ударничество, считая, что оно способствует индивидуальному продвижению, и жаловались, когда не получали необходимой поддержки, другие не проявляли такого энтузиазма. Режим был склонен считать любое проявление неприязни к стахановскоим методам обычной завистью к успехам каждого отдельного стахановца. И это было правдой: большинство протестов рабочих против стахановцев было связано с тем, что простые рабочие боялись, как бы успехи стахановцев не повлияли негативно на их зарплаты, рабочие места и на многое другое.
Публикующиеся в прессе данные о достижениях ведущих стахановцев, естественно, наполняли сердца простых рабочих чувством возмущения и зависти. Речи, подобные выступлению на первом Всесоюзном съезде стахановцев в ноябре 1935 г. стахановца Лихорадова, должны были привести в ярость менее удачливых рабочих. Лихора-дов рассказал, что в январе 1935 г. зарабатывал всего 184 руб., однако к сентябрю его зарплата возросла до 1 315 руб. «Я хочу зарабатывать даже больше — две, три с половиной тысячи, потому что наша Советская власть дает нам шанс хорошо работать, много зарабатывать и вести культурную жизнь. Могу ли я носить хороший костюм и покупать хорошие сигареты? Да, могу. Некоторые товарищи мне завидуют, но что мне с того?» — заявил он42.
38

Какой эффект это прославление богатства, приверженность материальным ценностям и самореклама могли произвести среди рабочих? Молниеносная карьера Стаханова явно вызывала общее возмущение. Один рабочий в 1936 г. вопрошал, почему Стаханов, положив начало стахановскому движению, сам перестал работать и превратился в начальника43. Рабочие пожилого возраста не могли угнаться за более молодыми товарищами — 53 % стахановцев, трудившихся в промышленности Ленинграда в ноябре 1935 г., были моложе 30 лет44. На собрании на заводе «Красный выборжец» в декабре 1935 г. рабочий Копылев, проработавший на заводе сорок четыре года, жаловался, что труд молодых рабочих с одним или двумя годами стажа очень хорошо оплачивался, их брали на встречу со Сталиным, и они пользовались многими другими благами. Тем не менее важно отметить, что рабочие с большим стажем работы сопротивлялись стахановскому движению еще и потому, что надбавки за стаж, квалификацию и «прогрессивка» (регулярные премии) и без того делали их зарплаты достаточно большими45.
Разумеется, имели место как словесные, так и физические нападения на стахановцев, и поэтому 28 ноября 1935 г. ЦК издал постановление о борьбе с преступлениями, направленными на дезорганизацию стахановского движения. Были также разосланы соответствующие директивы, в которых призывалось разобраться с этим реальным, хотя и ограниченным, явлением46. Правда, надо отметить, что столкновения со стахановцами зачастую были не очень серьезными, дело ограничивалось шутками, например: «Эй, стахановец, пойдем покурим. Работа от тебя не уйдет»47. Многие нападения, в том числе и с применением физической силы, как признавала сама официальная пресса, не обязательно были связаны со статусом стахановца48.
Терстон достаточно убедительно доказывает, что большинство конфликтов, связанных со стахановским движением, вспыхивали не между стахановцами и простыми рабочими, а между рабочими вообще и их начальниками49. Вовлечение в стахановское движение почти трети всех рабочих, возможно, сглаживало проблему зависти. Быть простым стахановцем не означало быть элитой, особенно потому, что этот статус был весьма изменчивым50. Лишь немногие стахановцы получали зарплату, сравнимую с зарплатой Лихорадова, а премии, которые давали стахановцам, состояли главным образом из чайников, стульев, ботинок и матрасов, а вовсе не роскошных квартир51.
Рабочие меньше критиковали отдельных стахановцев и их достижения, чем все движение в целом. Они скептически относились к его эффективности, поскольку, несмотря на мнимые рекорды, экономическое положение страны сколько-нибудь заметно не улучшалось. Как сказал в ноябре 1935 г. один рабочий завода им. Самойлова, член
39

партии, газеты пишут, что рабочий Сметании на фабрике «Скороход» делает 2 ООО пар обуви в одиночку, а в магазинах ботинок не найдешь52. Рабочих особенно беспокоила угроза, которую стахановское движение представляло для их зарплаты и условий труда, они часто проводили параллели между новыми методами и капиталистической эксплуатацией53. Осенью 1935 г. прогнозировались безработица, увеличение норм выработки и снижение зарплат из-за возросшей производительности, и некоторые преднамеренно стали работать менее интенсивно с целью снизить нормы54. По словам Франческо Бенве-нути, власти догадывались о возможной реакции рабочих на увеличение норм выработки в связи со стахановским движением и в октябре
1935 г. выступили против произвольного повышения норм промышленными предприятиями55. Тем не менее оно продолжалось, а в конце ноября, на съезде стахановцев, Сталин высказался за увеличение норм выработки, и декабрьский пленум ЦК это одобрил. Данное решение сильно испугало рабочих, стало поводом для неуверенности и распространения слухов. Например, в январе 1936 г. на фабрике «Су-домех» ходили слухи, будто на заводе им. Карла Маркса рабочие зарабатывали до тысячи рублей и нормы там были откорректированы так, что их оказалось невозможно выполнить. В результате их снизили в два раза, но они все равно остались непосильными. Теперь, надеялись рабочие, будут решаться вопросы с нормами на всех заводах, возможно, невыполнимые уберут, и станет полегче56.
В апреле 1936 г. нормы выработки и зарплаты были пересмотрены на многих заводах по всему Ленинграду, и оказалось, что рабочие кое-где стали зарабатывать меньше, чем прежде, хотя Сталин пообещал, что с увеличением производительности труда зарплата у всех поднимется. Так как на различных заводах в разное время были различные нормы, возрастала текучесть рабочих кадров. В конце апреля в сводках осведомителей говорилось о «массовых отказах брать на себя и выполнять новые нормы выработки; о подаче коллективных жалоб и массовом уходе рабочих с фабрик». Некоторые рабочие вымещали свою злость на самих стахановцах, называя их предателями. Однако наблюдались примеры солидарности между обычными рабочими и стахановцами — на одной фабрике стахановцы объявили, что если нормы будут подняты, то они откажутся от своего статуса стахановцев и уйдут с фабрики, так как новые нормы сократят заработную плату и тех, и других57. Пропаганда стала предметом насмешек, в особенности сталинский лозунг о том, что жить стало веселей, а также заявления декабрьского пленума, что зарплаты всех рабочих поднимутся. И вновь рабочие почувствовали себя обманутыми.
Пересмотр норм выработки на некоторых предприятиях в июле
1936 г. также вызвал некоторое недовольство, однако к тому времени
40

темпы стахановского движения постепенно снижались после первых месяцев отчаянной активности. Уже не приветствовались рекорды ради рекордов, и антиадминистративные настроения пошли на убыль. Нормы выработки стали подниматься медленнее, а в некоторых случаях даже были сокращены в 1937-1938 гг. Со второй половины 1936 г. в сводках осведомителей уже реже отмечались случаи противодействия стахановскому движению.
1936-1937 гг.: «Жить стало лучше, жить стало веселее» (Сталин)
Этот рефрен характерен для пропаганды 1936-1937 гг. Хотя средняя зарплата в этот период поднялась в связи со стахановским движением и для некоторых людей жизнь стала немного легче, все же этого улучшения не было достаточно для того, чтобы жалобы прекратились. Рабочие руководствовались здравым смыслом, а не лозунгами, которые часто вызывали их недовольство: «Много написано о достижениях Советской власти, но на самом деле мы видим, что рабочий раньше пил чай с белым хлебом, а сейчас он глотает воду, ну а что касается колхозников, то тут просто и сказать нечего»58. По мнению Мэннинг, в середине 1936 г. за показухой скрывался спад в экономике, спровоцировавший недовольство людей и тем самым стремительно ускоривший начало политических чисток59.
В 1936 г. понижение зарплаты на заводах, связанное со стахановским движением, несколько повышений цен и новый государственный заем — все это послужило толчком для проявления недовольства. Пересмотр норм выработки в апреле 1936 г. вызвал негативную реакцию людей, поскольку снизились зарплаты, которые не успевали за ценами: «с пересмотром норм выработки я получаю в день 6 рублей вместо 9 рублей, но продукты очень дорогие»; «до пересмотра норм выработки я ел кашу, но теперь у меня на нее нет денег». Жизнь стала не лучше, а хуже, «потому что она становится дороже каждый день»60. 1 июля правительство издало указ о государственном займе на вторую пятилетку (4-й заем) и пересмотре всех прежних внутренних займов. Облигации, ранее проданные населению, с процентной ставкой, составляющей от 8 до 12 %, и с коротким периодом возмещения, были пересмотрены с введением более низкой ставки в 4 % на 20 лет61. Госзаймы и раньше не пользовались популярностью, потому что от рабочих требовали отдавать почти месячную зарплату. Однако в 1936 г. дополнительное решение пересмотреть старые займы усилило обычное нежелание подписываться на них, и даже члены партии и комсомольцы проявляли отсталые («хвостистские») настроения, не обеспечивая необходимого «воодушевления» в этом, как предпола
41

галось, добровольном начинании, и сами отказывались подписываться. К 4 июля было собрано лишь 47,5 % требуемой суммы (в районах Ленинграда, по которым можно получить информацию), то есть кампания шла более низкими темпами, чем во время займа 1935 г. Некоторые рабочие принимали коллективные решения о подписке на минимальные суммы, ссылаясь в свое оправдание на материальные трудности. Заем совпал с еще одним пересмотром норм выработки, и к 8 июля рабочие все еще отказывались жертвовать деньги, часто заявляя: «Мы не знаем, сможем ли заработать много денег с новыми нормами». Так, только 49,9 % рабочих Ногинского завода к этому времени подписались на государственный заем, что составило ничтожные 38,6 % от требуемой суммы62.
25 июля без предварительного уведомления были подняты цены на некоторые товары широкого потребления, например обувь. Агитаторов, которых также об этом не проинформировали, забросали неудобными вопросами: «Как подъем цен улучшит материальное положение рабочих?» Рабочие часто ссылались на официальные выступления и вспоминали, как на съездах партии клялись снизить цены: «Как это согласуется с обещаниями XVII съезда партии?» Некоторые люди, задававшие вопросы, считали, что ситуация для рабочих хуже, чем во время голода 1932-1933 гг.63
У них возникло чувство, что их обманули, в особенности потому, что за несколько недель до этого проводилась усиленная агитация за государственный заем, подчеркивалось, что страна становится богаче, а цены скоро упадут64. Когда в декабре цены вновь поднялись, разочарование еще более усилилось. И вновь агитаторам приходилось отвечать на трудные вопросы, донося наверх, что все больше народа говорит о противоречии между проводимым курсом и обещаниями съездов партии65.
К 1937 г. цели пятилетки не были достигнуты, и экономику ожидал надвигающийся кризис66. Голод в деревне зимой 1936-1937 гг. вызвал приток крестьян в города в поисках хлеба, и розничная торговля работала с перебоями. Дефицит товаров стал повсеместным явлением. Даже приверженцев режима беспокоила экономическая ситуация в начале 1937 г. Один из них написал Жданову письмо, в котором с сомнением отзывался о словах Сталина: «Я думаю, что вопрос, достигли ли мы богатой и культурной жизни, еще полностью не решен». Далее он писал, что необходимо обеспечить людей не только дорогими, но и дешевыми товарами. Он сам не может купить себе писчей бумаги и ручек или даже ботинок, поскольку, во-первых, они стоят дорого, а во-вторых, их вообще нет в магазинах. Очереди за хлебом ужасающие, и никто, даже из местной партийной организации, как будто не понимает, почему они возникают. Письмо заканчива
42

лось словами, что достигнуто и много хорошего, но автор не пишет о достижениях, поскольку адресату они и так известны67.
Государственный заем в июле 1937 г. назывался «Заем укрепления обороны СССР», и агитационная кампания напирала на долг каждого гражданина пожертвовать на государственную безопасность. Однако вскоре стало ясно, что в 1936 г. некоторые рабочие-коммунисты не желали поставить этот благородный идеал над своими личными интересами68. Некоторые оправдывали свой отказ в терминах официального дискурса о вредительстве, жалуясь, что денег на заем взять негде, да и смысла нет их искать: наверху полно вредителей, которые весь заем разворуют. Другие пытались торговаться с официальными лицами, которые, как они понимали, были вынуждены собирать нужные суммы. На заводе «Красный треугольник» рабочие сказали, что они бы подписались, если бы им предоставили жилье, путевки в дома отдыха и пр.69 В газетных статьях прямо указывались заводы, на которых многие рабочие не подписывались на заем спустя недели после его выпуска. Газеты обвиняли в этом администрацию заводов. Например, на 1-м хлебозаводе к 20 июля не подписалось более 200 из 823 рабочих, а секретарь завкома Лавриков заявил, что у него нет времени заниматься займом: завком должен писать отчеты, и к тому же приближаются выборы70. В статьях не делалось попыток углубиться в причины нежелания людей подписываться на заем, поскольку это означало бы признать материальные трудности у многих рабочих и отсутствие энтузиазма в вопросах защиты родины.
В газетных статьях не прослеживалась связь между недовольством экономической политикой и общей враждебностью режиму, однако ясно, что они были тесно связаны и что власть была об этом осведомлена. Например, майская демонстрация в 1937 г. проходила без всякого энтузиазма. Люди задавались вопросом, почему им надо идти на демонстрацию, когда нечего есть, а заводские митинги, посвященные празднованию этого дня, не получили большой поддержки. На Кировском заводе на митинг явились только 30 из 500 рабочих первой смены и 60 из 2 000 рабочих второй смены, на Пятой гидроэлектростанции — 20 из 1 ООО71.
Связь между плохим экономическим положением и антисоветскими настроениями открыто обсуждалась ответственными партийными работниками на митингах. На партийном совещании на заводе «Красный треугольник» 23 января 1937 г. секретарь Кировского райкома Касимов объяснял влияние дефицита галош (основная продукция завода) на настроения людей: когда рабочий, интеллигент или крестьянин не может найти галош, он недоволен и начинает ругать советскую власть72. Понимание того, что поддержка режима в значительной степени зависит от возможности удовлетворить потребитель
43

ский спрос, видимо, больше всего беспокоило руководство партии в этот период. Было видно, что поднимается народный ропот против режима из-за продолжительного экономического спада. Это должно, в некоторой степени, объяснить курс партии в 1937 г., призванный направить враждебность по отношению к «советской власти» на таких людей, как, например, секретарь парткома вышеупомянутого завода «Красный треугольник» Константинова, репрессированная 19 июня 1937 года73.
1938-1941 гг.: предвоенный экономический спад
В задачи третьей пятилетки, которая продолжалась с 1938 г. до начала войны, входило увеличение вложений в оборонную промышленность за счет товаров народного потребления. Эта мера, наряду со смятением, вызванным политическими чистками, создала чрезвычайно неблагоприятный экономический климат. В 1936-1937 гг. для лозунга «Жить стало лучше, жить стало веселее» существовали хоть какие-то основания, теперь он был совершенно неуместен, и даже власть начала это понимать. Настроения людей выразил в апреле 1938 г. в письме один мастер, рабочий с 1917 г. Он требовал гласности и прекращения бессмысленных разглагольствований о «лучшей жизни». Советская власть, писал он, существует уже 20 лет. Пятнадцать или шестнадцать из них идет мирное развитие. Было много трудностей и неудач. Партия предупреждала людей, что это временные трудности, что после выполнения двух пятилетних планов у людей будет всего в изобилии. Люди работали с энтузиазмом, превозмогали трудности. И вот социализм в основном построен. Когда начиналась третья пятилетка, на митингах, съездах и в газетах кричали: «Ура, мы достигли счастливой, радостной жизни!» Однако, если говорить честно, эти слова выкрикиваются по привычке, механически, под влиянием лозунгов сверху. Простой человек выкрикивает их, как уличный продавец газет. А когда он приходит домой, жена упрекает его за то, что весь день провела в очередях и ничего не достала, что нет ни одежды, ни мяса, ни масла, и в душе он с ней согласен.
Автор письма отмечает, что слова «жить стало лучше, жить стало веселей» теперь цитируются иронически, особенно когда людям приходится тяжко. Он признает определенные достижения и необходимость расходов на оборону, но считает, что основные потребительские товары нужно сделать доступными любой ценой. Удивляясь, почему нет забастовок и революций в фашистской Германии, он делает заключение, что, вероятно, немецкие рабочие ни в чем не нуждаются. Он также признается, что хотел бы вступить в партию, но только при условии, если партийные руководители будут откровенно выступать
44

в печати и объяснят людям, почему они испытывают такие трудности и когда, наконец, всего будет достаточно74.
Лозунг «Жить стало лучше» действительно стал реже цитироваться в прессе, газеты даже начали писать о недовольстве в стране, главным образом чтобы помочь агитаторам, которым было все труднее оправдать перед рабочими вопиющий дефицит потребительских товаров. В сентябре 1938 г. «Спутник агитатора» напечатал «правильные ответы» на сложные вопросы «почему иногда отсутствуют продукты и потребительские товары в магазинах?» и «почему такие очереди?». Агитаторам предлагалось обращать внимание людей на то, что тяжелая промышленность не смогла выполнить поставленные перед нею планы, а также на плохую работу торговых организаций и на проблему спекуляции75. Тем не менее, несмотря на такую подсказку, многим агитаторам не удавалось дать удовлетворительные ответы. Один из них объяснил очереди в 1939 г. далеко не убедительным образом: «Наша страна большая, с населением 170 миллионов человек, а в Англии, например, маленькое население, и поэтому там нет очередей»76.
Очереди и дефицит — характерные признаки этого периода. В очередях стояло большое количество недовольных, и эти очереди служили благодатной почвой для роста недовольства и распространения слухов. Например, в конце сентября 1938 г. в центре Ленинграда милиция зафиксировала очереди за одеждой, обувью и тканями, в которых насчитывалось от полутора до шести тысяч человек. Люди, стоящие в очередях, жаловались, что стоят-стоят, а им ничего не достается77. Рабочие снова начали выступать за введение карточной системы и магазинов рабочего снабжения. Женщины с фабрики «Работница» жаловались в конце 1938 года, что из-за огромных очередей за промтоварами ничего не могут себе купить на октябрьские праздники, что борьба со спекуляцией ведется очень слабо. Они требовали покончить со спекуляцией и ввести карточки на товары или открыть на заводах магазины рабочего снабжения78.
Это требование чаще всего звучало в 1939-1940 гг. Однако правительство, чтобы справиться с дефицитом, прибегло к политике постоянного повышения цен. В январе 1939 г. на потребительские товары были установлены унифицированные цены, в результате на многие продукты они удвоились, что сопровождалось протестами рабочих79. Однако эта мера не привела к ликвидации очередей. Люди заметили, что ситуация ухудшилась даже по сравнению с серединой 1930-х гг.80 Кампания государственного займа в августе 1939 г. встретила обычное сопротивление. Некоторые активисты отказывались проводить кампанию, наблюдались случаи открытого сговора между рабочими подписаться на более низкую сумму. Например, в десятом цехе заво
45

да № 7 некая Сысоенкова собрала группу рабочих и уговорила их «держаться сообща», в итоге каждый из них подписался только на 50 руб. На заводе распевали куплет: «Налоги, налоги. / Налоги давай, / А осень придет, / Штаны продавай»81.
В сентябре, с началом Второй мировой войны, положение с продуктами питания ухудшилось, поскольку люди начали их припрятывать. В октябре ходили слухи, что положение еще больше ухудшится, потому что советские продукты посылаются в Германию и в недавно оккупированные области западной Украины и западной Белоруссии82. Была предпринята попытка улучшить продовольственное снабжение к годовщине революции, но провалилась из-за того, что люди начали закупать продукты впрок. В конце ноября началась «зимняя война» с Финляндией, а ввиду декабрьского запрета властей на продажу муки и хлеба в деревнях к концу 1939 г. гигантские очереди и дефицит товаров в Ленинграде и городах Ленинградской области приобрели массовый характер.
«Зимняя война» усугубила уже и без того тяжелое моральное состояние людей. Многие заводы в Ленинграде не могли функционировать из-за нехватки энергии. В январе 1940 г. люди надеялись и верили, что будет введена карточная система, чтобы помочь им справиться с кризисом, но один член партии возразил, что правительство однозначно не введет карточную систему, поскольку людей придется тогда обеспечивать продуктами, которых, очевидно, не существует. В действительности в конце января в Ленинграде произошел новый виток роста цен, вызвавший еще больше «антисоветских» разговоров и недовольства даже среди членов партии и комсомола. Некоторые партийные секретари находились в растерянности, не зная, как объяснить ситуацию. Один сказал, что райком сам должен объясняться с рабочими, многие из которых получали только половину зарплаты, поскольку работа на заводах часто останавливалась. Пусть ответит на их вопросы, например, почему в 1914-1917 гг. продуктов было достаточно, а во время этой войны их нет. Подобные негативные сравнения с царским режимом были распространены в то время, некоторые проводили аналогию между Первой мировой войной, ускорившей революцию, и настоящим положением дел83.
В низах все чаще раздавались требования свободы слова. В неопубликованном письме в «Ленинградскую правду» в январе 1940 г. приводятся жалобы на дефицит, очереди, остановки предприятий, которые вдвое уменьшили заработную плату рабочих. Автор настаивал на том, что рабочего разорять нельзя и следует платить ему за простои из-за нехватки энергии 100 % средней зарплаты. Он также выражал надежду, что по радио или в газетах скоро объяснят, почему в магазинах ничего нет, а если что-то и появляется, то уже на 50 % дороже84.
46

25 января партком фабрики «Большевик» получил анонимное письмо, предположительно написанное пятьюдесятью рабочими. Они жаловались на агитаторов, которые пытались объяснить рост цен. В письме говорилось, что партия лжет «как меньшевики», вместо того чтобы сказать рабочим прямо: дескать, ваша свинина, колбаса, рис и сахар посылаются в Германию; пусть фашисты наслаждаются ими и поправляют свое здоровье, а советский рабочий класс привыкает жить с пустым желудком85.
Рост цен не решил проблему очередей отчасти из-за значительной суммы денег, оставшейся в обращении. Власть прибегла к репрессивным мерам, используя милицию для штрафования спекулянтов и людей, стоящих в очередях возле магазинов до их открытия. Однако люди обходили эти трудности: собирались группами на автобусных остановках и около других ларьков, ожидая времени открытия магазина, а затем стремительно бежали к нему и вставали в очередь86.
Изобретательность народа проявлялась также в стихийных попытках ввести неофициальные формы карточной системы вопреки указаниям из центра, запрещавшим подобную практику. Например, открывались «закрытые» магазины, которые обеспечивали только тех, кто жил по соседству. На заводах создавались пункты распределения товаров, где их количество, которое покупатель мог приобрести в любое время («норма»), было гораздо больше, чем предписывал центр87.
Наиболее катастрофическим экономическое положение было на протяжении зимы 1939-1940 гг., но условия существования оставались тяжелыми и в 1940-1941 гг. В апреле 1940 г. вновь повысились цены на основные продукты питания, вызвав жалобы и панику среди низко- и высокооплачиваемых рабочих. Отступив от стандартных обвинений, возлагавших ответственность за враждебные выступления на антисоветские и отсталые элементы, НКВД отмечал, что даже лояльные режиму люди недовольны. К этому времени партия перестала вести разъяснительную работу на многих заводах и фабриках88. В мае 1940 г. были установлены новые нормы выработки. Следующий виток роста цен пришелся на июль 1940 г. В октябре поднялись цены на хлеб, а нормы снабжения хлебом и другими продуктами питания, которые мог купить любой человек, были урезаны. Это вызвало заявления, что «правительство, уменьшающее нормы потребления, поднимает цены на продукты, ведет агрессивную политику и должно быть смещено», и угрозы: «Если вы лишите рабочего всех благ, никто не будет на вас работать, все уволятся»89. Правительство понимало, что у рабочих не осталось стимулов к труду. Исчезли потребительские товары, которые они могли себе позволить. Драгоценное рабочее время тратилось в очередях. Единственный способ увеличить производи
47

тельность труда видели в том, чтобы прибегнуть к еще более жестким дисциплинарным мерам, — это стало основной причиной июньского закона о труде 1940 года.
Законы о труде 1938 и 1940 гг.
В то время как стахановское движение в значительной мере опиралось на материальное стимулирование рабочих, трудовая политика в течение третьей пятилетки главным образом базировалась на принуждении. В этот период остро ощущалась нехватка рабочей силы. Трудовая дисциплина в 1937 г. упала до катастрофического уровня90. Число прогулов в первой половине 1937 г. выросло в полтора раза по сравнению с первой половиной 1936 г. На некоторых заводах каждый день не выходили на работу около 400 рабочих, в особенности летом91. Эти проблемы продолжались до 1938 г.92, и, чтобы справиться с ними, правительство 28 декабря 1938 г. издало постановление, в котором перечислялись меры наказания за прогулы и нарушение дисциплины (включая штрафы, выселение с занимаемой жилплощади и увольнение), а также урезались льготы для женщин с детьми. Были введены трудовые книжки для сдерживания текучести рабочей силы и для дисциплинарного контроля.
По сведениям НКВД, люди встретили этот закон «многочисленными негативными замечаниями», особенно по поводу увольнения прогульщиков и опаздывающих на работу. Люди ощущали, что закон нарушает права рабочих, достижения революции и их конституционные права. Некоторые открыто выступали на митингах. Один рабочий Кировского завода сказал, что голосует против этого закона и все присутствующие с ним согласны, только боятся заявить об этом открыто. Только в фашистской Германии, возмущался он, рабочих выбрасывают на улицу. Выражали недовольство и женщины из-за ущемления их материнских прав93.
Рабочие продолжали прогуливать и опаздывать на работу и после принятия закона, за что их увольняли. Увольнения приводили в ярость особенно кадровых рабочих с большим стажем, которые были возмущены тем, что их считают ненадежными. На комбинате им. Кирова рабочего Федорова уволили за 30-минутное опоздание, несмотря на то что он проработал на предприятии 20 лет и никогда не получал выговоров. Женщины, работающие в цехе, жаловались партийному секретарю: они всю жизнь приходили на работу вовремя, что же их теперь, увольнять на старости лет, если разок проспят? Среди кадровых рабочих царила напряженная атмосфера94, хотя, согласно июльской информационной сводке 1939 г. о текучести рабочей силы на ленинградских предприятиях, среди уволенных большинство состав
48

ляли «отсталые», «молодые» или «из деревни». В этой сводке критиковалась чрезмерная приверженность к административным мерам, которая приводила к многочисленным сокращениям. Так, через пять месяцев после принятия закона с Кировского завода было уволено 6 765 чел., в том числе 4 572 чел. за прогулы. На заводе им. Молотова было уволено 1 288 рабочих, или треть рабочей силы. Люди нарочно старались, чтобы их уволили, чтобы уйти с этого завода и устроиться на другой, куда их брали безо всяких проблем. Система трудовых книжек оказалась совершенно неэффективной, а нехватка рабочей силы означала, что рабочие по-прежнему востребованы на рынке труда95.
Хотя в этой сводке указывалось, что административные меры неэффективны и их следовало бы заменить воспитательной работой, правительство вновь прибегло к репрессивной политике. Указ 26 июня 1940 г. был издан по просьбе рабочих и при содействии комитета профсоюзов (партия и правительство дистанцировались от этого явно непопулярного закона). Он предусматривал наказание за отсутствие на рабочем месте, включая опоздание на работу на 20 и более минут, а также вводил 8-часовой рабочий день. Тимашев говорит, что, «поскольку на Западе бушевала война, которая могла затронуть и Россию, все эти меры были охотно приняты населением страны, охваченным патриотическими чувствами»96. В информсводке НКВД от 21 октября 1940 г. также отмечалось, что большинство рабочих с энтузиазмом приветствовали указ и случаи антисоветских настроений наблюдались только среди квалифицированных рабочих97. При наличии других источников информации эти выводы кажутся весьма приукрашенными.
Много людей пострадало от последствий указа: с 26 июня 1940 г. до 1 марта. 1941 г. 142 738 чел. в Ленинграде были приговорены в соответствии с ним к исправительным работам на сроки до 6 месяцев. В их число входили 3 961 коммунист и 7 812 комсомольцев98. Суды и тюрьмы были переполнены. Но указ не повлиял на дисциплину на многих заводах, поскольку рабочие продолжали опаздывать и прогуливать. На заводе «Большевик» статистика за третий квартал 1940 г. показала, что дисциплина ухудшилась по сравнению со вторым кварталом. Некоторые рабочие не выполняли план. Эти факты ставят под сомнение широкую поддержку указа трудящимися^3.
Массовые самоубийства во второй половине 1940 г. также не свидетельствуют об энтузиазме. Узнав, что их будут судить, рабочие вешались, принимали яд или выбрасывались из окна, часто оставляя записки, в которых описывали свое отчаяние из-за того, что их считают преступниками за обычное опоздание на работу на несколько минут по причине капризов общественного транспорта. Васильева с завода № 7 выпила йод и опиум и оставила родным письмо, где писала, что
49

не может вынести позора предстоящего суда. Другой рабочий, приговоренный к принудительным работам на четыре месяца за пьянство на рабочем месте, повесился100.
Период после выхода указа характеризуется волной политического протеста. Это и открытые политические выступления, и распространение слухов и прокламаций, и призывы к забастовкам. Идея революции и восстания сильнее всего занимала рабочих в это время. Листовки гласили: «Скоро мы будем бастовать»; «Долой правительство угнетения, бедности и тюрем»101. Ходили слухи о забастовках на заводах: якобы на Кировском заводе собрались 500 чел. с 15 самолетами и бронепоездом, а в Москве и Донбассе рабочие уже вышли на улицы102. Рабочие говорили о необходимости второй революции (о «взрыве недовольства», о «подъеме народных масс» и о «бунте против правительства»)103. Чувствовалось, что терпение людей лопнуло, что достаточно небольшого толчка, чтобы они пошли на крайние меры, и что в 1940 или 1941 г. советской власти может прийти конец104. НКВД, естественно, озабоченный взрывом народного негодования, придал враждебным настроениям контрреволюционную окраску, причисляя протестующих к «троцкистам», «анархистам», «меньшевикам» и «эсерам», его доклад от 28 сентября заканчивался зловещими угрозами, напоминающими терминологию 1937-1938 гг.: «В ближайшем будущем мы проведем аресты наиболее активных контрреволюционных элементов и усилим меры для обнаружения антисоветского подполья»105.
За разговорами рабочих скрывались не политические программы, а недовольство политикой режима и, помимо прочего, ощущение несправедливости и эксплуатации. Люди почти не упоминали имен Троцкого или других подобных фигур, за исключением Ленина; главной темой многочисленных жалоб было то, что достижения революции растрачены впустую, а права, прописанные в Конституции, попраны и страна скатывается к капитализму, фашизму и даже ко «второму крепостному праву»106. Такие высказывания показывают, что даже те, кто в прошлом был предан режиму, поддерживал идеалы революции и Конституции и верил, что рабочие живут при социализме, теперь выступали против режима. Интересно отметить, как часто люди в 1940 г. говорили о конституционных правах, заявляя, что указ нарушает статьи сталинской Конституции о 7-часовом рабочем дне, и вопрошая, где же свобода личности, провозглашенная в Конституции107.
Члены партии также начинали проявлять беспокойство. Некоторых из них, особенно старых большевиков, озадачил указ, который, казалось, опровергал все мечты, связанные с революцией. Другие были настроены против него, поскольку понимали, что теперь уве
50

личится текучесть квалифицированных рабочих кадров. Повсеместно предпринимались попытки их защитить, вопреки порицаниям сверху. Указ возмущал людей и потому, что из-за него создавалась напряженная обстановка на рабочих местах. Один активист жаловался на митинге на заводе «Красное знамя», что с тех пор, как он принят, возникла атмосфера нервозности, рабочий дома не может нормально отдохнуть, все время смотрит на свои часы, боясь опоздать на работу. Коммунисты выступали за другие методы стимулирования рабочих, предлагая, например, создать условия для того, чтобы они были заинтересованы в своем труде, и дать им чуть больше свободы. Несогласие с товарищами некоторых членов партии особенно проявилось во время празднования годовщины Октябрьской революции. Некоторые партийные комитеты почти не подготовились к празднованию, в результате чего на митинги явилась лишь половина приглашенных людей. На торжественный митинг Кировского завода 4 ноября вообще не пришел ни один член парткома108. Остальные рабочие знали об этих настроениях недовольства среди партийцев, ощущая, таким образом, поддержку. Рабочий с Ижорского завода сказал, что знает многих коммунистов, разочарованных так же, как и он, и нужен лишь толчок, чтобы передовая линия была прорвана и все пошли на «ренегатов», даже женщины из деревни возьмут грабли, серпы и метлы109. Осознание недовольства внутри партии и осуждение по новому указу многих тысяч коммунистов и комсомольцев, возможно, помогали рабочим надеяться на организованный протест.
К концу 1940 г. разочарование рабочих наблюдалось повсюду. На митинге, организованном парткомом Кировского завода, старый рабочий пытался поднять дух людей, называя недовольных «нытиками». Красные партизаны, сказал он, в свое время сражались за советскую власть, часто не имея даже сухой корки хлеба, но никогда не жаловались, а сейчас все принадлежит рабочим110. Но такие призывы почти не оказывали действия. Продолжали распространяться негативные чувства и различные слухи о судьбе рабочих, которых посадили в тюрьму по новому указу. Реакция рабочих, последовавшая за выходом этого указа, свидетельствовала, что в некотором роде он потряс их даже больше, чем террор 1937 г. Ходили слухи, будто заключенных в тюрьму рабочих подвергают пыткам. Один рабочий отказался подписаться на заем 1941 г., сказав при этом: «Я не дам денег на строительство тюрем для рабочего класса». Слово «спорт» рабочие расшифровывали как «советское правительство окружило рабочих тюрьмами» и «советское правительство организовало рабочий террор».
В этих условиях партийные организации прекратили борьбу против антисоветских высказываний. В феврале 1941 г. ленинградский
51

организационно-инструкторский отдел отмечал, что антисоветские и нездоровые чувства бесконтрольно выражаются на городских предприятиях. По его словам, «некоторые антисоветские элементы дошли до того, что в разговоре с другими людьми позволяют себе нагло и открыто клеветать на советское правительство, партию и ее руководителей». Среди партийных секретарей росло ощущение бессмысленности разъяснительной работы111. Возможно, и существовало объяснение дефициту, займам, отмене карточной системы, росту цен на товары, стахановскому движению, но как было объяснить тот парадокс, что власть, призывавшая пролетариат восстать и сбросить свои цепи, начала в массовом порядке сажать рабочих в тюрьмы? Особенное значение, которое партия придавала идеологическим лозунгам, сделало ее беззащитной перед критикой народа, когда оказалось, что она не может жить в соответствии с этими лозунгами.

Глава 2. Крестьяне и колхоз
В 1917 г. у русских крестьян была одна главная мечта — о земле. Большевики это знали и, остро нуждаясь в поддержке крестьян, в ночь после Октябрьской революции издали Декрет о земле, объявлявший об отмене частной собственности на землю и призывавший к перераспределению ее между крестьянами. Вначале интересы крестьян и советской власти совпадали, однако вскоре их отношения стали портиться. Отчасти это происходило потому, что крестьяне всегда жили в замкнутом мире (общине) и резко протестовали против вмешательства в их жизнь «посторонних». Неизбежно последовали столкновения, так как советский режим проводил политику государственного вмешательства и собирался полностью уничтожить тот уклад, который называл «идиотизмом деревенской жизни». Однако главной причиной разногласий стали принудительные реквизиции хлеба у крестьян во время Гражданской войны. Оказанное крестьянами ожесточенное сопротивление послужило одним из факторов, обусловивших введение нэпа и свободной торговли хлебом.
Нэп во многом стал для крестьян золотым веком. Несмотря на то что их заставляли платить налоги, что вызывало у них некоторое недовольство, в остальном они были практически предоставлены самим себе. Коммунисты были «редкими птицами в деревне 1920-х годов», и крестьяне относились к режиму в этот период скорее равнодушно, чем враждебно1. Поскольку крестьян не принуждали продавать хлеб, а государственные цены на него были очень низкими, они растили хлеб только для собственного прокорма или припрятывали его в надежде поднять цены. Сельское хозяйство велось на примитивном уровне; крестьяне пользовались серпами и сохами.
Все это означало, что города жили впроголодь. Справиться с этой задачей правительство решило с помощью коллективизации, и в 1929 г. Сталин призвал ко всеобщей коллективизации и ликвидации «кулаков» (богатых крестьян), которых обвинили в сокрытии зерна. Крестьяне отчаянно сопротивлялись, иногда предпочитая забить весь скот и даже сжечь дом, чем вступить в колхоз. Это заставило режим пойти на попятную и в марте 1930 г. временно отступить от своих целей. Однако позднее в том же году на крестьян вновь повелось наступление. К 1931 г. свыше половины всех крестьянских дворов в СССР вступили в колхозы, а подавляющее число так называемых кулаков были высланы в различные части страны, посажены в лагеря или расстреляны. В результате всех этих мер в 1932-1933 гг. на страну обрушился страшный голод.
53

Крестьянам, вступившим в колхоз, новая система странным образом напоминала крепостное право: чтобы получить плату хлебом, они должны были выработать в колхозе определенное число «трудодней», что они рассматривали как обыкновенную «барщину» (определенное количество дней, которое крестьяне работали на помещика). Размер платы зависел от того, сколько хлеба останется после сдачи части урожая (обычно большей) государству. Многие колхозники просто бросали свои хозяйства и устремлялись в поисках работы в города. Катастрофическое сокращение сельскохозяйственного производства заставило Сталина в середине 1930-х гг. пойти на компромисс. К 1937 г. коллективизация была практически завершена, а в период с 1933 по 1937 г. несколько улучшились условия жизни людей. Статистические данные по СССР свидетельствуют, что во время голода 1932 г. крестьянин получал на трудодень 2,3 кг хлеба, а в 1937 г., когда урожай выдался исключительно богатый, эту норму увеличили до 4 кг (в сравнительно неплодородной Ленинградской области цифры несколько ниже). В период до 1938 г. также возрастало поголовье крупного рогатого скота, увеличивался доход от свободной торговли, и наблюдалось повышение покупательского спроса на товары народного потребления. Например, с 1932 по 1933 г. крестьяне Ленинградской области почти перестали покупать себе обувь; затем с 1935 по 1936 г. спрос вновь увеличился, достигнув 85 % от уровня 1932 г. и 138 % в 1937-1938 гг. Та же картина наблюдается и в отношении ткани, спрос на которую упал после 1932-1933 гг., но к 1937-1938 гг. возрос до 173 % от уровня 1932-1933 гг.2 Несмотря на эти скромные достижения, неприязненное отношение крестьян к колхозам сохранялось в течение данного периода и даже усугубилось в результате неурожая 1936-1937 гг. и предвоенного наступления государства на личные приусадебные участки.
Голос крестьянина в этот период обычно не так слышим, как голос рабочего, возможно потому, что режиму трудно было отслеживать мнение людей в деревне. С другой стороны, крестьяне, врзможно, предпочитали более скрытые анонимные формы выражения, такие, как слухи и песни. Ясно, что негативное отношение к колхозам иногда принимало форму слухов, в которых звучала надежда на уничтожение колхозов, вроде тех, что ходили по стране во время обсуждения Конституции3. Были также распространены частушки4, многие из них сохранились благодаря стараниям партии и НКВД. Эти подрывные частушки широко ходили в народе, и их можно было услышать в самых разных уголках СССР5. Большинство частушек датировались периодом 1934-1936 гг., и в них отражалось неприятие колхозов.
Колхоз часто изображался, как тюрьма, колхозная жизнь — как угнетение человека, а конец колхозов — как форма освобождения:
54

«Из могилы пишет Киров / Дорогому Сталину: / Не держи народ в колхозах, / Распусти по-старому»; «Я рязаночку плясала / И продернула колхоз. / Принудиловки мне дали / Две недели жать овес»; «Кирова убили, скоро Сталина убьют, / Все колхозы разбегутся, / Нам свободней будет жить».
Колхозная система ассоциировалась с лишениями и нуждой. Труд изображался в негативном свете: «Надоели нам палатки, / Надоели коечки. / Надоели нам, ребята, / Лесозаготовочки». Неудивительно, что продукты питания (в особенности хлеб) и его нехватка постоянно упоминаются в частушках: «Пятилетка, пятилетка, / Как ваши делишки? / Хлеба нету ни кусочка, / Плачут ребятишки». В частушках партийное руководство часто несло личную ответственность за нехватку хлеба: «Когда Киров помирал, / Сталину наказывал: / Хлеба вволю не давай, / Масла не показывай». Иногда говорилось о том, что крестьянам приходится питаться кониной: «Я шла мимо колхоза, / Там колхозники сидят, / Зубы белые большие, / Кобылятину едят».
Отсутствие одежды и обуви прямо связывалось с новой системой: «Пятилетка, пятилетка, / Пятилетка пьяная. / Не из-за тебя ли, пятилетки, / Рубашонка рваная?» Само вступление в колхоз казалось гарантией бедности, которая выражалась в потере одежды или башмаков: «Я в колхоз шла тихонько, /А из колхоза все бегом. / Я в колхоз-то шла обувши, /А из колхоза босиком»; «В колхоз пришла, / Юбка новая. / Из колхоза ушла / Совсем голая»6.
Частушки преднамеренно подрывали официальную пропаганду о хорошей жизни в колхозах. Например, слова «пятилетка, пятилетка» были пародией на многочисленные официальные лозунги и стишки, в которых использовался этот припев. Расшатывание официальных ценностей.в особенности становится очевидным, когда мы сравниваем официальные частушки, сфабрикованные режимом, с неофициальными. В официальных частушках используются образы из мира природы, чтобы передать счастливую гармоничную жизнь в колхозе: «На горе соловьи, / Под горой кукушки. / Хорошо в колхозе жить, / Милые подружки». В народных частушках мы видим диаметрально противоположный взгляд, хотя здесь также используются похожие образы: «В наше поле прилетела / Серая кукушка. / Худо, худо жить в колхозе, / Милая подружка»7. Путем символического ниспровержения системы частушки обеспечивали временное эмоциональное освобождение от тяжелой монотонной жизни в колхозах.
Власти были вынуждены мириться с неприятием крестьянами колхозов, ярко выражаемым в этих частушках. Начались переговоры, во время которых крестьяне добились небольших уступок от властей8. Еще в 1932 г. крестьянам официально разрешили продавать излишки продукции, выращенные на маленьких личных участках, не
55

принадлежащих колхозу, которые они сохранили за собой после коллективизации. На XVII съезде партии Сталин говорил о необходимости поддерживать личный интерес крестьянина, в частности поощряя его держать больше крупного рогатого скота. Хотя такие меры, как постепенный поворот к рынку и отмена карточной системы, не вводились специально для того, чтобы успокоить крестьян, крестьяне приветствовали их. После смерти Кирова единоличник из Тихвинского района сказал: «В деревне говорят, что Киров был убит, потому что разрешил свободную торговлю хлебом. Здесь, в деревне, мы жалеем о смерти Кирова и беспокоимся, как бы эта свободная торговля, которую он ввел, не была отменена»9.
Самой большой уступкой крестьянам стало принятие нового колхозного устава в феврале 1935 г. Он признавал права крестьян на личный приусадебный участок и некоторое количество скота (коров, свиней, кур). В устав были включены и другие привилегии, например освобождение беременных и кормящих женщин от работы. Некоторые пункты устава, включая льготы для женщин, пользовались необычайной популярностью, и в этот период наблюдалось массовое вступление единоличников в колхозы. Тем не менее раздавались жалобы, что правительство не идет на большие уступки. Узаконивание личных участков явно приветствовалось крестьянами, но некоторые колхозники требовали, чтобы им выделили под участки лучшие колхозные земли. Выражалось общее недовольство тем, что лошади остались собственностью колхоза, потому что лошадь всегда играла незаменимую роль в экономике и культуре русских крестьян. Следовательно, устав лишь в некоторой степени удовлетворил чаяния крестьян. Вдобавок крестьяне сомневались, будет ли он выполняться на деле, поскольку не питали иллюзий насчет соблюдения законов в своей стране. Как сказал один председатель колхоза: «Хорошо, что его приняли, но попробуйте его осуществить. Сталину легко говорить, ведь сам он ничего не делает, а люди работают на него»10.
Эти уступки гарантировали относительное спокойствие крестьян, но полностью справиться с критическими высказываниями о колхозной системе и особенно о больших планах обязательных заготовок сельскохозяйственной продукции, требуемых государством, так и не удалось. Весь этот период крестьяне постоянно жаловались, что государство покупает хлеб по абсурдно низким ценам, а продает по гораздо более высоким. Производительность труда оставалась очень низкой, поскольку крестьяне не видели стимула работать вне своих личных участков. Некоторым даже царизм казался предпочтительней существующей системы: «Раньше жизнь была легче. При царском режиме крестьянину было легче работать 10 лет в своем собственном хозяйстве, чем теперь 10 дней в колхозе»11.
56

Попытка стимулировать производительность труда введением в деревне стахановских методов работы в целом не увенчалась успехом, несмотря на интенсивную пропаганду таких стахановцев-колхозников, как трактористка Паша Ангелина и свекловод-комбайнер Мария Демченко. Крестьяне обычно полагали, что стахановское движение предназначено лишь для рабочих, и ассоциировали его с заводами и машинами. Так, один кандидат в члены партии, когда его спросили в конце 1935 г., кто такие стахановцы, ответил: «Они и есть те самые машины, которые очень производительны». В январе 1936 г. Ленинградский отдел НКВД констатировал, что стахановские методы внедряются в деревне очень плохо, поскольку крестьяне считают их неподходящими для колхоза и высмеивают саму идею, что человек может работать, как машина12. В марте 1936 г. на «слетах стахановцев» в Западной Сибири НКВД также отмечал пассивное настроение и скептицизм в отношении того, что сев стахановскими методами может быть проведен за десять дней. Договор о социалистическом соревновании тоже осмеяли: «Как можно соревноваться без хлеба и обуви? Если бы был хлеб, а лошади поправились, то мы бы посоревновались». Одни, рассматривая стахановское движение с практической точки зрения, относились к нему недоверчиво еще и потому, что оно ассоциировалось с заводами и, соответственно, с машинами, которые были на плохом счету и на которые люди возлагали ответственность за плохие урожаи, поскольку, по их словам, до применения тракторов и другой техники у них всегда было что поесть. Других возмущало, что параллельно с соревнованиями стахановцев в магазинах появлялись дефицитные продукты, явно для того, чтобы служить стимулом к стахановскому труду, поскольку цены на эти продукты были слишком высоки для крестьян. Один тракторист, которого выбрали членом делегации, отправлявшейся на встречу со Сталиным, горько жаловался на цены; предстоящая поездка в Москву его не радовала, потому что «денег нет, а я голодный»13.
Развертывание стахановского движения не помогло увеличить производительность труда, и в 1936 г. хлеба собрали очень мало, отчасти из-за неблагоприятных погодных условий14, отчасти из-за неподготовленности колхозов. Когда во время весеннего сева в апреле 1936 г. НКВД проверил работу 290 колхозов в 40 районах Ленинградской области, то обнаружилось, что во многих из них недостаточно семян и транспортных средств (лошади были изнурены), сельхозтехника не отремонтирована, меры для удобрения почвы не приняты, множество крестьян вышли из колхозов, потому что у них нет хлеба, и сельскохозяйственных кадров не хватает. НКВД «решил» эти проблемы, арестовав 1 072 чел. за «контрреволюционные» преступления,
57

направленные на срыв посевной кампании. К 5 мая посевной план был выполнен лишь на 7,4 %1э.
За последовавшим неурожаем пришла зима, полная разочарований для колхозников многих районов России, включая Ленинградскую область. Частные письма, перлюстрированные цензурой, оказались полны сообщений о страшных лишениях, которые терпели колхозники; так, например, хлеб, завезенный в деревню, распределялся между учителями и служащими16. Авторы писем описывают, как разваливается колхозная система, как колхозникам приходится стоять за хлебом в очередях, насчитывающих тысячи человек. Некоторые вставали в шесть утра, чтобы попасть к утреннему открытию магазина, и приносили с собой стулья и подушки, чтобы хоть немного на них поспать, но даже у них не было гарантий, что они добудут хлеб. Люди разбивали окна магазинов, наблюдался рост преступности, особенно грабежей и убийств. Многие говорили, что «пришел голод», и рассказывали о смертях от голода, о раздавленных в очередях людях, даже маленьких детях. Проводились параллели с голодом 1932-1933 гг. на Украине. Другие писали, что ситуация хуже, чем в 1918 г.17 Истерию раздували и слухи о предстоящей переписи населения, намеченной на первые числа января. Сводки НКВД подтверждают информацию, содержащуюся в этих письмах, кроме того, в них отмечаются вспышки заболевания скарлатиной, дифтерией и тифом. В прессе, тем не менее, царило глухое молчание, заставляя людей задаваться вопросом: «А знают ли власти обо всем происходящем?» В отсутствие официальных указаний, как бороться с кризисом, на местах предпринимались самостоятельные меры: вводилось неофициальное распределение продуктов посредством организации «закрытых» магазинов и развоза хлеба по домам18.
В некоторых случаях острое недовольство быстро ухудшающимся экономическим положением приобретало ярко выраженную политическую окраску. Слышались разговоры о том, что скоро будет бунт, и слухи о бунтах в соседних регионах. В области появлялись многочисленные прокламации и листовки. Один мальчик написал следующую прокламацию: «Я, Александр Объедков, заявляю, что в СССР царит голод, хлеба нет, люди встают в два часа ночи в надежде добыть кусок хлеба. Соберите армию и нападите на СССР». В одном районе к почтовому ящику была прикреплена листовка, начинавшаяся словами «дайте хлеба!» и призывавшая «товарищей крестьян» нападать на магазины и сельсоветы. В некоторых районах забастовали школьники. В Шольском районе учащиеся, стоя в очередях, кричали: «Если не дадите нам хлеба, не пойдем в школу», — и многие подхватили их слова. Другие были менее воинственными — например, пионеры из Мгинского района написали письмо в Ленинградский радиокомитет,
58

в котором рассказали, как они опоздали в школу из-за того, что стояли в очередях, и просили разрешения получать хлеб без очередей. Они добавляли, что как пионерам им было стыдно слышать, что их родители ругают советскую власть из-за кризиса19.
В большинстве областей кризис продлился до марта или апреля, а в некоторых местах даже до мая. Хороший урожай 1937 г. отчасти смягчил положение, тем не менее основные проблемы колхозной системы остались нерешенными. Правительство пыталось их решить с помощью ряда постановлений, направленных на повышение производительности. Крестьяне отнеслись к ним с презрением, поскольку не верили, что их можно воплотить в жизнь. В апреле 1938 г. НКВД в своих сводках отмечал многочисленные выходы из колхозов и падение трудовой дисциплины. Отчасти это объяснялось нестабильностью, вызванной частой сменой руководства колхозов, которая в некоторых случаях происходила каждый месяц (возможно, в связи с чистками). Другая причина заключалась в недостаточной оплате труда колхозников20. Чтобы справиться с этой проблемой, из-за которой большинство крестьян лишалось стимула работать, 19 апреля 1938 г. правительство издало постановление «О неправильном распределении доходов в колхозах». В нем колхозной администрации велели выдавать на трудодни не менее 60-70 % доходов колхоза и не допускать, чтобы капитальные затраты превышали 10 %. Закон мало что изменил, и колхозы продолжали работать со сбоями, поскольку трудоспособные люди находили иные источники доходов и покидали колхозы, чтобы прокормить жен, родителей и детей. В Красногвардейском районе в 1938 г. из 14 572 трудоспособных колхозников 4 024 имели меньше одного трудодня и 3 081 менее пятидесяти21. Увеличение планов обязательных заготовок некоторых видов продукции лишь усугубляло проблему. Например, когда в июле 1938 г. был спущен новый план по сену, колхозники из одной деревни Боровичско-го района объявили, что не позволят себя грабить, и призвали всех не выходить на работу22.
Крестьяне продолжали вкладывать все силы в свои личные хозяйства, которые в тот период неуклонно расширялись. Если в 1934 г. личные приусадебные участки занимали 3,6 % пахотных колхозных земель Ленинградской области, то к маю 1939 г. эта цифра увеличилась до 5,7 %23. Правительство решило бороться с этим явлением, выпустив постановление «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания» (27 мая 1939 г.). Изданное с целью сокращения личных участков, оно неизбежно осложнило отношения между крестьянами и государством. Крестьяне чувствовали, что у них отбирают принадлежащее им по праву24. Привлекая в помощь официальный дискурс о вредительстве, они заявляли, что постанов
59

ление принято врагами народа, что ликвидация приусадебных участков — вредительство. Было общее чувство, что законы, принятые государством, в любом случае неэффективны: кто до сих пор не работал в колхозе, тот и не будет; советская власть принимает много решений, но ни одно из них не выполняется25.
Выполнение постановления на практике столкнулось с особыми трудностями в Ленинградской области, поскольку там было множество хуторов, большинство из которых входили в колхозы номинально. Согласно постановлению, к 1 сентября 1940 г. хуторян следовало переселить в деревни. К 25 июля 1939 г. треть из них была выселена. Переселенцы отчаянно сопротивлялись, некоторые даже кончали жизнь самоубийством. Многие надеялись, что если какое-то время будут просто игнорировать закон, то власти в конечном итоге про него забудут. Люди применяли тактику проволочек: например, жаловались, что их переселяют задолго до срока26.
Как крестьяне и предвидели, постановление не вызвало заметного желания работать в колхозах; в мартовском отчете 1940 г. отмечалось, что множество проблем оставались неразрешенными. Закон не исполнялся, лошади и крупный рогатый скот использовались в личных целях чаще, чем в колхозных, люди продолжали возделывать свои участки или занимались другой более выгодной работой27. В 1940 г. на СССР обрушился еще один неурожайный год. На трудодень по стране выдавалось 1,3 кг хлеба против 4 кг в 1937 г. В некоторых регионах это породило «нездоровые настроения» среди колхозного руководства. Так, председатель одного колхоза объявил, что колхозники не могут работать, потому что голодны, и добавил, что в тюрьме сидеть лучше — там хоть 200 граммов хлеба дадут, а в колхозах и этого не получишь28.
Поскольку правительству по-прежнему не удавалось заставить людей работать на колхозной земле, 5 марта 1941 г. оно издало новое постановление «О дополнительной оплате труда колхозников за повышение урожайности сельскохозяйственных культур и продуктивности животноводства по Ленинградской области»29. Оно вызвало особенно ироническое отношение среди крестьян, обвинивших официальных лиц в «рассказывании басен»; существовало твердое убеждение, что закон этот просто пустой звук30.
Ответом на проводимую в 1941 г. кампанию госзайма стала крайне низкая подписная активность среди крестьян. Например, поголовно все кадровые рабочие совхоза в Сятском районе отказались на него подписываться. Большинство ссылалось на недостаток хлеба из-за низких урожаев предыдущих лет. Возможно, отказ подписываться на государственный военный заем был не случайным. Он мог быть связан с тем, что многие крестьяне очень сильно желали, чтобы началась
60

война. Один из них сказал: «По мне все равно, кто будет у власти, пусть хоть Гитлер, но я не думаю, что подписка необходима»31. Недовольство, которое копилось все эти годы, переросло накануне войны в открытую неприязнь по отношению к властям. В сводке от 18 июня 1941 г. отмечался подъем антисоветской активности в деревнях. Коммунисты не только не боролись с нею, но даже иногда сами подпадали под ее влияние32. На волне всеобщего недовольства Гитлер и напал на Советский Союз 22 июня 1941 г., несомненно к удовлетворению некоторого числа крестьян, которые надеялись, что с войной придет конец ненавистной колхозной системе33.

Глава 3. Женщины, семейная политика, образование
Голос женщин
В середине 1930-х гг. советская власть отказалась от прежнего противоречивого отношения к «буржуазным» институтам, например к институту брака, возродив идеал стабильной семьи, всячески поддерживая материнство, наряду с одновременным утверждением равноправия полов на рабочем месте1. В 1930-е гг. женщины существенно пополнили ряды рабочего класса. Однако во многих отношениях они оставались бесправными гражданами. По-прежнему были живы тендерные стереотипы, женщины несли груз забот по дому, несмотря на то что работали полный рабочий день. Как эти условия повлияли на взгляды женщин в данный период? Очень трудно отделить взгляды мужчин и женщин, рабочих или крестьян, поскольку бедный рабочий или бедная работница имели похожие мнения, и многие из высказываний, приведенных в этой книге, принадлежат обоим полам2. Тем не менее двойные нагрузки — на работе и дома, которые приходилось выполнять женщинам, в значительной мере определяли их отношение к жизни, поэтому следует подробнее рассмотреть их взгляды, которые больше касались вопросов быта: дома, семьи, потребления. Важно отметить, что работницы не испытывали чувства тендерной солидарности, поскольку ее превосходила «классовая» принадлежность: например, женщины обижались на то, что в средствах массовой информации поздравляли с праздником домохозяек «среднего класса».
В этом исследовании анализируются высказывания ленинградских работниц, потому что мнения крестьянок почти не представлены в источниках3. Значительную долю рабочей силы в Ленинграде составляли женщины. К 1 января 1935 г. число женщин достигало 44,3 % всех рабочих и служащих во всех сферах трудовой деятельности и 44,7 % только в одной промышленности (25,7 % в металлургической и электротехнической, 55 % в химической, 78,5 % в текстильной, 83,8 % в швейной и пищевой). Многие из этих женщин влились в ряды рабочих в период первой пятилетки. Например, общее число женщин, занятых в металлургической и электротехнической промышленности, выросло с 11,1 % в 1930 г. до 26,6 % в 1934 г. Несмотря на то что работниц было почти столько же, сколько рабочих, женщины, тем не менее, находились в невыгодном положении. Иногда им платили меньше, чем мужчинам, несмотря на одинаковые опыт работы и квалификацию. Уровень грамотности у женщин был намного ниже по сравнению с мужчинами. В 1935 г. более половины женщин,
62

работающих на текстильных фабриках, были неграмотными. Незначительное число женщин охватывалось политической учебой, партийные активистки сосредоточивались в основном на текстильных предприятиях. Немногие женщины добивались высокого положения: из 328 директоров фабрик в Ленинграде в 1935 г. только в 20 случаях этот пост занимали женщины, 17 из них работали на текстильных и швейных фабриках. От 50 до 60 % врачей были женщинами, но только четверо из них стали главными врачами больниц4. Во второй половине 1930-х гг. партия начала кампанию по продвижению женщин на партийную работу и на работу на предприятиях, которая не увенчалась большим успехом5. Тем не менее число работающих женщин продолжало расти. К 1937 г. они составляли 49,6 % всех ленинградских рабочих, 21,1 % ИТР и 66,1 % служащих. В 1940 г., после введения всеобщей воинской повинности для мужчин, женщины стали выполнять мужскую работу, а их численность на заводах достигла почти 60 % от всей рабочей силы.
На предприятиях дискриминация женщин сохранялась в течение всего этого периода. Иногда стереотипы поддерживались самими женщинами, но в основном их притесняли и угнетали мужчины6. Продолжали существовать тендерные стереотипы, касающиеся политических взглядов, но о них редко упоминалось в информсводках потому, вероятно, что эта тема казалась несущественной. В спецсообщениях приводятся несколько высказываний, которые свидетельствуют о том, насколько прочно укоренилось традиционно-патриархальное сознание. В Конституции 1936 г. было ясно сказано о гарантиях наделения женщин равными правами с мужчинами, один рабочий по этому поводу возмущался: теперь чуть что, жена из дому выгонит. Женоненавистнические чувства обострились во время выборов 1937 г., рабочий с Кировского завода сказал тогда, что не будет голосовать за женщин, поскольку они «ни на что не годятся», другие протестовали против участия женщин в выборах. Некоторые женщины также говорили на языке стереотипов о женщинах — кандидатах на выборах. Одна, очевидно крестьянка, агитировала против женщины, выдвинутой кандидатом в органы местного самоуправления, аргументируя это тем, что кандидат «просто девчонка»7.
В силу закоренелых взглядов и обычаев, которых придерживались как мужчины, так и женщины, обычная работница на ленинградской фабрике получала меньшую зарплату, была менее грамотной, в меньшей степени вовлечена в процесс политического и технического образования по сравнению с рабочим. По этим причинам женщины реже, чем мужчины, выражали те мысли, анализу которых посвящено данное исследование. Исходя из информационных сводок партии и в особенности НКВД о настроениях народа, создается впечатление,
63