Wednesday, June 4, 2014

1 С.Дэвис Мнение народа в сталинской России

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА в Российской ФЕДЕРАЦИИ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ
Российской ФЕДЕРАЦИИ
ФОНД «ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ЦЕНТР Б. Н. ЕЛЬЦИНА»
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ»
МЕЖДУНАРОДНОЕ ИСТОРИКО-ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЕ, БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ И ПРАВОЗАЩИТНОЕ ОБЩЕСТВО «МЕМОРИАЛ»
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ РАН

SARAH DAVIES
POPULAR OPINION IN STALIN'S RUSSIA
TERROR, PROPAGANDA AND DISSENT,
1934-1941
CAMBRIDGE UNIVERSITY PRESS 1997

САРА ДЭВИС
МНЕНИЕ НАРОДА
в СТАЛИНСКОЙ
России
ТЕРРОР, ПРОПАГАНДА И ИНАКОМЫСЛИЕ,
1934-1941
Москва 2011











УДК 929(092) ББК 63.3.92.06-28 Д94
Редакционный совет серии: Й. Баберовски (JorgBaberowski), Л. Виола (Lynn Viola), А. Грациози (Andrea Graziosi), А. А. Дроздов, Э. Каррер д'Анкосс (Helene Carrere d'Encausse), В. П. Лукин, С. В. Мироненко, Ю. С. Пивоваров,
А. Б. Рогинский, Р. Сервис (Robert Service), Л. Самуэльсон (Lennart Samuelson), А. К. Сорокин, Ш. Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick), О. В. Хлевнюк
Дэвис С.
Д94 Мнение народа в сталинской России: Террор, пропаганда и инакомыслие, 1934-1941 / С. Дэвис ; [пер. с англ. В. Н. Морозова]. — М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН) ; Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина», 2011. — 231 с. — (История сталинизма). 



ISBN 978-5-8243-1605-6



Работа Сары Дэвис посвящена исследованию откликов простых людей на события 1934-1941 гг. в СССР по документам НКВД, материалам съездов, письмам и другим источникам. Оно показывает, что официальная пропаганда и репрессии не смогли окончательно заглушить голос народа. Люди продолжали критиковать Сталина и советский режим, жаловались на различные политические решения. В книге рассматривается их отношение к социальной и экономической политике, к террору, к культу личности; освещается огромный важный пласт социальной, политической и культурной истории России.
УДК 929(092) ББК 63.3.92.06-28
ISBN 978-5-8243-1605-6 © Cambridge University Press, 1997
© Морозов В. Н., перевод на русский язык, 2011
© Российская политическая энциклопедия, 2011

Посвящается всем тем, кто не боялся говорить правду
ОТ АВТОРА
Эта книга — продукт архивной работы, которая проводилась в России в счастливые 1992-1993 гг., когда в распоряжении исследователей впервые оказалось огромное количество сверхсекретных документов. За доступ к ним я очень признательна архивистам всех учреждений, где я работала, и особенно Таисии Павловне Бондарев-ской и покойной Ирине Ильмаровне Сазоновой из ЦГАИПД СПб.
Докторская диссертация, на основе которой написано это исследование, создавалась под присмотром Мэри Маколи и Дэвида Прист-ленда, которые посвятили много времени и энергии тому, чтобы поддержать меня, дать мне нужные советы и сделать критические замечания. Эта книга состоялась именно благодаря их преданности и энтузиазму.
Многие другие люди щедро делились со мной советами на различных этапах работы. Рецензенты моей диссертации Крис Уорд и Кэтрин Андреев внесли интересные предложения о том, как улучшить работу, так же как и Кэтрин Мерридейл, которая читала и правила всю рукопись. Шейла Фицпатрик, чье исследование социальной и культурной истории 1930-х гг. вдохновляло меня, предложила обширный и бесценный по своему значению критический анализ.
Я бы хотела поблагодарить всех людей, которые добавляли свои замечания по ходу работы или помогали мне другими способами, в особенности Джона Барбера, Кэтрин Бреннан, Мэри Бакли, Боба Дэ-виса, Пола Дьюка, Дэвида Хоффмана, Энтони Кэмп-Уэлча, Хироаки Куромию, Наталью Лебину, Габора Риттерспорна, Льюиса Сигель-баума, Бориса Старкова, Роберта Терстона и участников семинара Чикагского университета, посвященного «письмам», в 1996 году.
Я также благодарна моим учителям из Сент-Эндрюсского университета и из Школы изучения славистики и восточноевропейских стран за то, что они поддерживали мой интерес ко всему русскому.
5

Мои коллеги из Даремского университета были невероятно терпеливы со мной. Алекс Грин занимался этой работой и уделил мне невероятно большое внимание; я благодарна ему, всем моим друзьям и семье за поддержку. Я хотела бы также поблагодарить издательство Кембриджского университета, Майкла Холдсвортса, Джона Хэзлэ-ма и Карен Андерсон Хоуз. И наконец, в неменьшей степени я признательна за финансовую поддержку Благотворительному обществу Ливерхалма, Британской академии, Британскому совету и Фонду Пири-Рейд, а также Институту Томаса Рейда Абердинского университета. Ни одно из этих учреждений и никто персонально не несет ответственности за ошибки и недочеты этой работы, за которые отвечаю только я одна.

ХРОНОЛОГИЯ
1934
26 января — 10 февраля 18 сентября
25-28 ноября
1 декабря Декабрь
1935
15-16 января Январь-март 17 февраля
30-31 августа 22 сентября 25 сентября 14-17 ноября
29 декабря
1936
12 июня
27 июня
XVII съезд ВКП(б) СССР вступает в Лигу Наций Пленум ЦК постановляет отменить хлебные карточки с 1 января 1935 г.
Убийство Кирова Выборы в местные советы
Процесс Зиновьева, Каменева и др. Массовые высылки из Ленинграда Принят новый примерный устав сельскохозяйственной артели(колхоза) Рекорд Стаханова Восстановлены воинские звания Отмена карточек на мясо, жиры, рыбу и т. д. Первое всесоюзное совещание стахановцев. Речь Сталина о том, что «жить стало лучше, жить стало веселее»
Указ о снятии ограничений в получении высшего образования на основании социального происхождения
Опубликован проект новой Конституции Постановление «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах»
7

18-24 августа
Сентябрь
Осень
5 декабря
1937
6 января 23-30 января 18 февраля
25 февраля — 5 марта
31 мая 12 июня
12 декабря
1938
2-13 марта 8 декабря
28 декабря
1939
Январь 10-21 марта
27 мая
23 августа 17 сентября 29 ноября 20 декабря
Процесс Зиновьева, Каменева и др. Ежов сменяет Ягоду на посту главы НКВД Неурожай во многих регионах страны Принятие новой Конституции
Неудавшаяся перепись населения
Процесс Радека, Пятакова и др.
Смерть Орджоникидзе
Пленум ЦК исключает из партии Бухарина
и Рыкова и призывает к бдительности
Самоубийство Гамарника Расстрел Тухачевского и других командармов
Выборы в Верховный Совет СССР
Процесс Бухарина, Рыкова, Ягоды и др. Берия сменяет Ежова на посту главы НКВД
Постановление «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, улучшению практики государственного социального страхования и борьбе со злоупотреблениями в этом деле»
Перепись населения
XVIII съезд ВКП(б) провозглашает окончание чисток
Постановление «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания»
Подписан пакт Молотова-Риббентропа
СССР аннексирует западную Польшу
Начало «зимней войны» с Финляндией
Учреждены Сталинские премии
8

Мирный договор с Финляндией
Указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений»
Постановление «Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях СССР и об изменении порядка назначений стипендий» и указ «О государственных трудовых резервах СССР»
Нападение Гитлера на СССР

ВВЕДЕНИЕ
Как можно вернуть к жизни мысли и желания, надежды и чаяния «простых людей»? Зачастую их голоса заглушаются богатыми и власть имущими. В сталинской России это делалось особенно старательно. Людям не только буквально затыкали рты — расстреливали, заключали в концентрационные лагеря за высказывание «неправильных» взглядов, — но все средства массовой информации в СССР фактически пресекали любые проявления инакомыслия. Голоса инакомыслящих были вычеркнуты из истории сталинскими летописцами, но не навсегда. В письмах и сверхсекретных документах, спрятанных в архивах, эти голоса сохранились. Цель данной книги проста: освободить их и по возможности дать им прозвучать. Однако отбор и систематизация материала неизбежно будут субъективными. Читателю предлагается лишь одна из возможных интерпретаций.
Эта книга посвящена изучению общественного мнения в важный период советской истории. Период 1934-1941 гг. известен как «Великое отступление» и «Большой террор»1. Термин «Великое отступление», придуманный социологом Тимашевым, символизирует отказ от многих ценностей и целей Октябрьской революции 1917 г. Как говорил злейший враг Сталина Троцкий, революция «была предана» и уступила место «советскому Термидору»2. За русской революцией, осуществленной под лозунгами социализма и освобождения рабочего класса, последовала кровавая Гражданская война, которую изображали как классовую борьбу эксплуатируемых бедняков против богачей-капиталистов. Во время войны большевистская партия установила «диктатуру пролетариата» и ввела «военный коммунизм», т. е. ряд мер, включающих национализацию промышленности, монополию на хлеб, уничтожение свободной торговли и карточную систему. Большевики победили в Гражданской войне, однако перед лицом растущего недовольства населения в 1921 г. им пришлось от политики военного коммунизма перейти к новой экономической политике (нэпу). Они вновь разрешили свободную торговлю, только тяжелая промышленность, банки и внешняя торговля контролировались государством.
10

Экономика, подорванная войной и революцией, начала постепенно восстанавливаться. Однако политика нэпа была полна противоречий. Процветала «буржуазная» прослойка, представленная мелкими капиталистами — «нэпманами», которые афишировали свое богатство в ночных клубах и ресторанах. Ввиду роста партии и государственного аппарата, многим, включая Троцкого и группировавшуюся вокруг него оппозицию, казалось, что страной правит «новая бюрократия». Отношения между партией и пролетариатом, который, по ее утверждению, она представляла, были напряженными, безработица продолжала терзать рабочих. Между тем Бухарин призывал крестьян «обогащаться». Их нежелание обеспечивать города хлебом ускорило экономический кризис, предвещая конец нэпа.
Нэп был нежизнеспособен экономически и неприемлем для руководства идеологически. В 1928 г. Сталин, который после смерти Ленина взял власть в свои руки, обойдя своих противников Троцкого, Каменева и Зиновьева, начал «новую революцию» сверху. Во многом она имела столь же грандиозные цели, как и революция 1917 г. Она повлекла за собой беспрецедентно быструю индустриализацию, проводимую по «пятилеткам», первая из которых продолжалась с 1928 г. до конца 1932 г. Возникли новые заводы и даже города, удвоилось количество рабочих, занятых в промышленности, разросся бюрократический аппарат. В 1929 г. началась коллективизация сельского хозяйства, когда крестьян в массовом порядке заставляли вступать в колхозы. Миллионы крестьян были расстреляны или высланы в Сибирь за сопротивление этой политике. Массовое сопротивление коллективизации так называемых «кулаков» заставило власти частично отступить, и полностью коллективизация завершилась лишь накануне "Великой Отечественной войны (1941-1945). В период с 1929 по 1932 г. проводилась культурная революция: претворение в жизнь утопических планов, социальные и культурные эксперименты в широком масштабе и классовая борьба против лиц непролетарского происхождения. Утопию осуществить не удалось, зато возник социально-экономический кризис и голод 1932-1933 гг., который унес жизни миллионов людей.
В 1933-1934 гг. был взят новый курс. Лозунгом стала стабильность, а не резкие потрясения. На вторую пятилетку ставились более реалистичные цели, делались уступки крестьянам. Вместо упора на классовую войну стали проводиться пропаганда и политика, направленные на единство «всего народа». Диктатуру пролетариата заменили Конституцией, которая гарантировала каждому гражданину старше восемнадцати лет, включая тех, кто был прежде лишен избирательных прав из-за своего социального происхождения, право участвовать в тайном голосовании на выборах в Верховный Совет.
11

Путем выдвижения стахановцев и других героев активно пропагандировались уже не эгалитарные, а иерархические ценности. Специалистов теперь награждали, а не преследовали. Появилась новая элита, поощрялись потребительские интересы. К религии стали относиться терпимее (в определенных пределах), поддерживались крепкие семейные устои; возрождались традиции в области образования, юриспруденции и искусства. Культурная революция явно закончилась, а вместе с нею закончились и привилегии рабочих, которым теперь приходилось терпеть на заводах порядки, в некотором роде напоминающие прежние, капиталистические. В то же самое время на международной арене СССР искал союза с капиталистическими странами и в 1939 г. зашел так далеко, что подписал пакт о ненападении с фашистской Германией.
Однако это частичное возвращение к консерватизму и традициям сопровождалось «новой революцией» в виде Большого террора, в результате которого лишились своих постов многие представители элиты, а в стране воцарилась атмосфера глубокой нестабильности. Начало террору положило до сих пор не объясненное до конца убийство первого секретаря Ленинградского обкома партии Кирова 1 декабря 1934 г. Официально было объявлено, что за этим убийством скрываются старые оппоненты Сталина, Каменев и Зиновьев, что позволило Сталину в начале 1935 г. развернуть карательные акции против тысяч бывших «оппозиционеров» и «классовых врагов», преимущественно в Ленинграде. В середине 1936 г. террор разгорелся с новой силой. Каменева и Зиновьева осудили на первом из многих показательных процессов, на которых бывшим партийным руководителям вменялись в вину шпионаж и вредительство. По многим причинам террор перерос в то, что впоследствии стало называться «ежовщиной», по имени Ежова, главы НКВД, который в 1937-1938 гг. организовал преследование миллионов невинных граждан3.
Эта печальная история хороша известна. Неизвестным до сих пор оставалось, каким образом «обычные люди» реагировали на Великое отступление и Большой террор, что и стремится прояснить автор в этом исследовании. Главное внимание уделяется мнению «подчиненных» групп вообще, а не какой-то одной особой социальной категории людей, потому что выраженные мнения не могут быть приписаны четко определенным группам. В любом случае априорная категоризация социальных групп больше говорит о предположениях ученых, чем об идентичности и взглядах лиц, якобы составляющих эти группы. Детерминистские представления о том, что квалифицированные рабочие автоматически обладают революционным классовым сознанием, что у крестьян мировоззрение, естественно, отсталое и мелко
12

буржуазное, что интересы служащих отличаются от интересов рабочих, сильно напоминают большевистскую идеологию. На самом деле крестьяне, рабочие, служащие и члены партии низшего эшелона часто говорили на одном и том же языке, хотя с разной степенью осведомленности. Разумеется, их проблемы не всегда были одинаковыми, и в отдельных разделах этой книги, посвященных особым интересам крестьян, рабочих и женщин, отражены такие различия. Даже само ограничение предмета исследования только группами, занимающими низкое место на социальной лестнице, в какой-то степени искусственно и предполагает наличие строгого противопоставления между людьми, имеющими власть и не имеющими ее. В период социальной нестабильности и политических чисток люди, находившиеся на самом верху, могли закончить свою жизнь внизу, и наоборот, так что некоторые мнения, выраженные членами элиты, возможно, не очень отличались от мнений людей, принадлежащих к «низшим классам».
При анализе общественного мнения тех лет необходимо учитывать роль пропаганды и принуждения в советском обществе. Это был период беспрецедентно интенсивной и постоянной пропаганды и цензуры, доведенной до абсурда. Пропаганда пронизывала все сферы общественной жизни, включая средства массовой информации, искусство и образование. Ее главные идеи, повторяемые с монотонной регулярностью, заключались в том, что жизнь в Советском Союзе безусловно отраднее по сравнению с жалким существованием рабочих при капитализме, что в СССР все люди якобы удовлетворены своей работой и высоким уровнем жизни, поддерживают решения партии и лично Сталина, которому они беззаветно преданы, и верят в социализм со сталинским лицом. Газеты всегда начинали сообщения о политическом решении или каком-нибудь важном событии со стандартной формулировки, гласившей, что «все рабочие Ленинграда/Москвы/СССР (или любого другого места) приветствовали решение/курс/приговор с радостью/одобрением/удовлетворением». Прессе, подвергавшейся сильной цензуре, запрещалось публиковать материалы о реальных чувствах широких масс. В 1927 г. цензура определила сведения о «политических настроениях», наряду с новостями о забастовках, демонстрациях, беспорядках и других подобных проявлениях недовольства, как информацию, которая не подлежит публикации, поскольку вредит «политико-экономическим интересам СССР»4. О неприемлемых взглядах публично упоминали только изредка и косвенно, как о «пережитках капитализма в сознании людей», проявлении «мелко-собственнической психологии», «мелкобуржуазных чувств» и как о «вылазках классового врага».
Дабы препятствовать инакомыслию, режим прибегал не только к пропаганде и цензуре, но и к репрессиям. Людей обвиняли в «антисо
13

ветской агитации» (известная статья 58-10) за выражение взглядов, которые, как считали власти, могли привести к «свержению, подрыву или ослаблению советской власти»5. Это была гибкая формулировка, и число осужденных по статье 58-10 сильно менялось. В спокойные времена оно оставалось сравнительно невелико, но в период коллективизации и террора 1936-1938 гг. достигало многих тысяч6. Во время террора человека могли осудить, если он, например, говорил, что государственный заем — дело добровольное и он желает подписаться не на 150 рублей, а только на 100, или за слова о том, что в Греции много разных фруктов, а в СССР мало7. На пике террора судили даже за мысли, и заявления вроде «Я хочу, чтобы Сталин умер» считались столь же опасными, как и реальный террористический акт, и немедленно пресекались8.
Какие же плоды принесли эти меры? Удалось ли с помощью репрессий и пропаганды заставить простых людей послушно проглатывать все, что им говорили власти, и хранить молчание? Или в сталинской России все-таки существовало общественное мнение, значительно диссонировавшее с официальным дискурсом?
Историки затрагивали этот вопрос, но до последнего времени им сильно мешала нехватка источников9. Большинство исследований посвящено взглядам интеллигенции, поскольку по этой группе источники богаче. Дебаты сводились к порой непродуктивной борьбе между сторонниками «тоталитарной» модели советского общества и так называемыми ревизионистами, причем этот спор доминировал настолько, что почти не оставил места для других точек зрения.
Не имеет смысла повторять все аргументы обеих сторон, за исключением тех, что касаются вопроса об общественном мнении10. Поборники «тоталитарной» модели игнорируют советское общество11, которое считают атомизированным и подчиненным абсолютному контролю государства. Они подчеркивают использование последним пропаганды и принуждения и делают вывод, что «массы» либо со всем соглашались, поскольку им промыли мозги, либо противостояли режиму непримиримо, но безмолвно. Ревизионисты, напротив, представляют общество как активную и независимую силу, а не просто придаток государства. В стремлении опровергнуть мысль своих оппонентов о запуганных, недовольных и зомбированных массах некоторые ревизионисты пытаются показать существование социальной базы, на которую опирался Сталин, среди, например, выдвиженцев, комсомольцев, стахановцев — всех, кто якобы активно поддерживал режим12. Хотя такая интерпретация обеспечивает свежую альтернативу тоталитарной перспективе, иногда она доходит до абсурда. Например, один историк утверждает, что большинство обычных людей не ощущали террора в данный период, кроме худших
14

моментов 1937 г., что они пользовались свободой слова (в определенных пределах), правом критиковать и подавать жалобы. Отсюда этот историк делает вывод о лояльности многих рабочих режиму13.
Представляется, что стереотип о «запуганных массах» действительно можно отвергнуть, однако заявления о лояльности рабочих кажутся не очень хорошо аргументированными. Только на том основании, что рабочие не были запуганы и продолжали подвергать критике действия начальства, нельзя сделать вывод, что они всегда были довольны советским режимом и его политикой. В сущности, большое количество критических заявлений и жалоб со стороны рабочих может означать как раз обратное. Последние исследования писем рабочих и крестьян показывают, что они и в самом деле чувствовали себя угнетенными и прибегали ко многим способам пассивного сопротивления14.
Очевидно, настало время пересмотреть в целом вопрос об общественном мнении, дистанцироваться от настойчивого стремления сторонников «тоталитарной» модели представлять людей атоми-зированной и безмолвной массой, но и не бросаться в другую крайность, рисуя, в духе социалистического реализма, довольных жизнью рабочих и крестьян, распевающих хором: «Жить стало лучше, жить стало веселее». Естественно, множество мнений от активного согласия до активного сопротивления/несогласия с действиями властей включает целый спектр разнородных позиций. Как абсолютных конформистов, так и абсолютных «диссидентов» было мало. На практике взгляды людей отличались гораздо большей неоднозначностью и противоречивостью: неприятие одного решения партии или какой-либо грани режима вполне совмещалось с поддержкой других решений, то есть существовала тенденция, подмеченная историками при анализе других авторитарных обществ. Детлеф Пойкерт показывает, что в нацистской Германии «различные формы критики и недовольства вполне спокойно существовали бок о бок с частичным приятием режима или, по меньшей мере, с пассивным признанием власти»; «устная история» Луизы Пассерини также освещает двойственность отношения народа к власти в фашистской Италии15.
В своей последней важной работе, посвященной новому советскому городу Магнитогорску 1930-х гг., Стивен Коткин отвергает тоталитарную/ревизионистскую и оппозиционную/соглашательскую дихотомию, признавая тактическое использование языка обычными гражданами. Однако он склонен относиться к пропаганде всерьез, преувеличивая общую тенденцию народа «говорить по-большевистски» (то есть использовать официальный язык)16. Он отрицает Великое отступление и делает смелое заявление, что «для огромного большинства тех, кто жил в это время, и даже для врагов
15

режима сталинизм совсем не был частичным возвратом в прошлое, не говоря уж об отступлении, а оставался передовым и прогрессивным явлением»17. Коткин также заявляет: «Даже самые ярые приверженцы партии иногда начинали сомневаться. Но мало кто из них мог вообразить, что возможно что-то другое. Да никого и не поощряли к таким мыслям. Закрытые границы и цензура делали свое дело»18.
В своем единственном значительном исследовании, посвященном советской пропаганде, Питер Кенез рассуждает так же: «[Режим] сумел предотвратить как формирование, так и высказывание вслух альтернативных точек зрения. Советские люди в конечном счете не столько доверяли большевистскому мировоззрению, сколько принимали его за нечто само собой разумеющееся. Не осталось никого, кто мог бы указать на противоречия или даже бессмыслицу в лозунгах режима»19. Новые источники позволили подвергнуть сомнению эти выводы: оказалось, что простые люди, наоборот, не доверяли цен-зурированным известиям и искали иные источники информации и идеи в форме слухов, личных писем, листовок и надписей20. Их по-прежнему привлекали различные альтернативные дискурсы, в том числе националистический, антисемитский и народнический, которые оказались чрезвычайно живучими, несмотря на все усилия по их искоренению.
Кроме того, официальный язык использовался и воспринимался вовсе не пассивно. Как указывает Волошинов, язык, по своей сути, очень эластичен и может становиться ареной социальных конфликтов вокруг смысла знаков: «Всякий живой идеологический знак двулик, как Янус. Всякая живая брань может стать похвалою, всякая живая истина неизбежно должна звучать для многих, как величайшая ложь»21. Этот «двуликий» характер знаков помешал сталинскому режиму навязать всем единообразную интерпретацию реальности.
Кажется, именно это Бахтин пытался передать в конце 1930-х гг. в своей работе о Рабле, которая, по мнению Кларк и Хольквиста, представляет собой «наиболее всестороннюю критику сталинской культуры» в то время22. Пытался или нет Бахтин действительно описать эзоповым языком отечественную культуру, но некоторые аспекты данной работы, якобы относящиеся к средневековой Франции, удивительным образом освещают процессы, происходившие в Советской России. Он изображает общество, в котором господствующий класс поддерживает свою власть частично с помощью идеологического диктата. Официальная культура характеризуется стремлением представить лишь одну «естественную» интерпретацию реальности. Она предполагает серьезность, ретроспективность, неизменность и вечность. Она также ассоциируется со страхом и жестокостью. Тем не менее господство официальной культуры средневекового мира под
16

рывалось второй культурой — смеховой, олицетворяемой карнавалом. Во время карнавала официальные символы наполняются новым смыслом: «Вторая жизнь, второй мир народной культуры строится в известной мере как пародия на обычную, то есть внекарнавальную жизнь, как "мир наизнанку". Роль карнавала состоит в развенчании всех ценностей правящей культуры. Он разрушает все табу, смеется над святыней, опрокидывает иерархию. Он представляет равенство, утопию и свободу от страха»23. В сталинской России официальный дискурс, характеризующийся важностью, ощущением собственного постоянства и т. д., тоже подвергался карнавализации в форме шуток и песенок, которые «перестраивали» иерархии и притязания, подразумеваемые официальным дискурсом, переворачивая традиционную топографию, низводя высокое к низкому, и наоборот, акцентируя физическую сторону жизни и прибегая к сквернословию.
Это лишь один пример из многочисленных способов, с помощью которых официальный дискурс становился инструментом в руках народа, пользовавшегося им в собственных целях. Подобным же образом официальные сакральные слова, такие, как «революция» и «народ», применялись для выражения несогласия. В то время как режим использовал слово «народ», подразумевая под этим «всех людей» и таким образом передавая единство, инакомыслящие употребляли его по-своему, чтобы подчеркнуть бессилие низов.
Граждане также выражали незаконные или подрывные требования и жалобы языком официальной пропаганды, защищаясь такими штампами, как «конституционные права», «слова Сталина», «рабочий класс» и др. Ригби говорит о такой практике, анализируя «теневую культуру» в Советском Союзе. Он утверждает, что «политическое лицемерие» было «миной замедленного действия», потенциально самосрабатывающей. Краху советского строя немало способствовало существование официальной риторики о демократии, правах и т. п., которой могли воспользоваться люди, стремящиеся к реальной демократии24.
Я не ставлю целью создать ошибочное впечатление, будто официальный язык всегда использовался с чисто подрывными или циничными намерениями. Без сомнения, были люди истинно убежденные и фанатики, о чем подробнее будет говориться в главе 10. Видимо, и некоторые не столь ревностные приверженцы режима иногда «приветствовали политику партии», «осуждали врагов» и говорили все то, что им приписывалось в газетных статьях, сообщавших о «народных откликах» на различные меры. Однако «общественное мнение» в этом смысле не является основной темой данной книги. Ее задача осветить до сих пор игнорировавшееся мнение инакомыслящих,
17

которое искажало, подрывало, отвергало официальный дискурс или предлагало ему альтернативу.
Трудно обобщить содержание такого общественного мнения, категорически утверждать о наличии гипотетической «русской народной политической культуры». Зачастую отражаемые им ценности как будто противоречат друг другу, их не удается разложить по полочкам под этикетками «социалистические», «анархические», «консервативные», «либеральные» и т. п. Однако некоторые темы четко вырисовываются. Часто проявлялись враждебность к бюрократическому аппарату и антипатия к «государству». Не менее часто встречалось и противоположное мнение о том, что государство должно печься и заботиться о народе. Патерналистский стиль руководства высоко ценился. Многие высказывания проникнуты материализмом и эгалитаризмом. Идеи «социализма» весьма уважались, а «классовые» чувства приветствовались в народе. Социальный консерватизм получил широкое распространение. Люди по-разному относились к политике и к закону: хотя многие были к ним безразличны, кое-кто воспринимал их более серьезно. А главное, общественное мнение отличалось разнородностью. Отношение людей к тому или иному политическому курсу или вопросу больше зависело от его характера, чем от какого-либо цельного мировоззрения. По этой причине, а также потому, что сами источники склоняют к подобному подходу, структура данной книги тематическая. Часть I фокусируется на экономических и социальных вопросах. Часть II рассматривает политическую жизнь, включая международные отношения и различные аспекты террора. Часть III концентрируется на культе вождя. Прежде чем мы пойдем дальше, сейчас имеет смысл рассмотреть источники нашего исследования и проанализировать, как они могли повлиять на отображение общественного мнения.
Источники
Для данного исследования использовались следующие источники: письма граждан, мемуары, дневники, газетные статьи. Также были использованы доклады, подготовленные партийными агитаторами о реакции аудитории, перед которой они выступали. Однако основными источниками являются сводки информационных отделов НКВД (ИНФО) и комитетов партии (и комсомола) о реакции народа на различные конкретные события и решения партии (сводки/спецсообщения о настроениях). Поскольку это большой массив неизученного и ценного материала, то он заслуживает особого внимания.
Партия через свои информационные отделы (которые в разное время носили разные наименования) и тайная полиция через
18

секретно-политические отделы (СПО) занимались изучением настроений рядовых граждан с самых первых лет революции (а партия — даже до революции)25. Информационный отдел ЦК отвечал за координацию обмена информацией между центром и периферией по ряду вопросов, включая информацию о настроениях народа26. Согласно директиве 1934 г., каждая первичная партийная организация (ППО) должна была иметь информатора, от которого требовались политическая грамотность, авторитет и опыт политической работы с массами. Его работа заключалась в том, чтобы давать ясный, четкий, самокритичный, глубокий и объективный анализ как позитивных, так и негативных аспектов деятельности первичных партийных организаций. Информатору надлежало быть в курсе общих настроений рабочих, обращать внимание на особые события (несчастные случаи, остановки или прекращение работы), а также сообщать о различном отношении к этим событиям. Работа эта предполагала тесные деловые отношения с партийным секретарем, присутствие на митингах и связь с активистами и редакторами местных газет, дабы облегчить им получение «объективной информации»27. Это в теории. На практике информационной работе не всегда уделялось много внимания даже в сильной партийной организации Ленинграда, хотя появились некоторые улучшения после убийства Кирова, с назначением дополнительных информаторов. Даже в 1939 г. обнаружилось, что некоторые ППО не имеют информаторов. Партийно-информационная система иногда довольно эффективно функционировала на заводах Ленинграда, однако была менее эффективна в деревне и среди интеллигенции28. В то же время НКВД мог следить за гораздо более широким кругом социальных групп посредством сети оплачиваемых и неоплачиваемых секретных агентов (сексотов)29.
Информаторы партии и НКВД записывали разговоры, слухи, шутки и прочие свидетельства народных настроений, которые собирались в сводки. Что касается партии, то информация посылалась в райком, который обрабатывал ее для обкома. Затем информационный отдел обкома составлял краткие сводки на основе сводок райкома. Сводки как партии, так и НКВД получали гриф «совершенно секретно», их посылали двум или шести адресатам. Например, сводки НКВД Ленинграда обычно посылались первым трем секретарям обкома, начальнику секретно-политического отдела в Москве, иногда председателю облисполкома.
Все информационные сводки, как партии, так и НКВД, неизменно начинались стандартной формулировкой, что «большинство людей» разумно отнеслись к постановлениям партии или какому-либо событию. Далее следовали примеры типично «правильных» мнений,
19

которые, главным образом, повторяли официальную линию, опубликованную в газетах. Негативные замечания следовали за положительными комментариями в графе, которая начиналась словами «однако, наряду с этим, наблюдаются случаи отсталых/негативных/нездоровых/антисоветских/контрреволюционных заявлений» (обычно использовались три из ряда перечисленных прилагательных). Прилагалась информация о социальном положении людей, выступающих с подобными заявлениями, их имена, профессии, место работы; например: «работница Сизова, второй галошный цех, завод "Красный треугольник"». Также упоминалось их членство в партии или комсомоле. Иногда перечислялись другие детали, такие, как возраст, стаж работы и прочая информация, которая характеризовала общеполитическую ориентацию выступающего, например: «недавно приехал из деревни», «недавно поступил на работу», «исключен из партии», «имеет связи с врагом народа» или «верующий». Этот тип информации был особенно характерен для информационных сводок сотрудников НКВД, отчасти потому, что НКВД занимался слежкой за «социально опасными элементами», а также в силу предвзятого мнения о причинах нежелательных высказываний. Иногда, в особенности в 1937 г., в комментариях к враждебным высказываниям содержались фразы: «арестован», «будет арестован» или «ведется следствие».
Неясно, придумывали ли или искажали негативные высказывания людей в своих информсводках осведомители партии и в особенности НКВД, которые находились под влиянием общей атмосферы страха перед заговорами, характерной для Большого террора, и от которых вдобавок сверху настойчиво требовали проявлять бдительность и выявлять «врагов народа». Должно быть, велико было искушение придумать какое-либо высказывание или доложить о непроверенном разоблачении. Информаторы подписывали свои материалы, чтобы те выглядели достоверными, ведь их могли наказать за отсутствие подписей, например, в 1932 г. 180 осведомителей ОГПУ получили 5 лет тюрьмы за представление «необъективной информации». Информаторов могли исключить из партии, если их сообщения не отвечали критериям объективности30. Однако такие меры, возможно, мало что значили в 1937 году.
Вполне вероятно, что некоторым искренним выражениям недовольства информаторы придавали более «контрреволюционный» характер, возможно, добавляя эффектные похвалы в адрес Троцкого, угрозы убить Сталина и т. п. Тем не менее ясно, что многие мнения, цитируемые в сводках, совпадают с теми, которые содержались в других источниках, например, в мемуарах, дневниках, в эмигрантском журнале «Социалистический вестник»31, в докладах цензоров,
20

иногда даже в официальных средствах массовой информации32. О некоторых из этих высказываний будет идти речь в последующих главах, однако здесь в качестве примера стоит привести материалы, удаленные после предварительного цензурирования заводской прессы Центрального района Ленинграда в апреле 1934 г. Цензор удалил несколько мест, касающихся «политических настроений», которые редакторы включили для того, чтобы проиллюстрировать нежелательные настроения (публикация таких замечаний приравнивалась к прямой пропаганде антисоветских взглядов). Одна газета намеревалась напечатать следующие частушки: «Не пойду я на собрание, / Не пойду на прения. / Скажем прямо, есть желание, / Нету настроения»; «Говорю же вам по-русски: / Мне не нравятся нагрузки. / Мне нагрузки по плечу, / Да работать не хочу». В другой газете содержалась статья о кампании государственного займа, и приводились слова человека, не желающего в ней участвовать: «Государство мне не помогает, а забирает у меня последние копейки — уходите, я не собираюсь подписываться»33. Подобные высказывания перекликаются с теми, что отражены в спецсообщениях партийных работников и НКВД о настроениях людей.
Подлинность передачи мнений в сводках можно проверить, сравнив их с мнениями других людей в различных районах страны в различные периоды времени. Сравнение информсводок в нескольких архивах34 показывает, что, хотя информация собиралась в разных местах определенными людьми для определенных людей — в центре или регионах, европейской или восточной части России, работниками партии или НКВД, для Кремля или для комсомола, — в ней присутствовали определенные постоянные черты, определенные речи, которые имели место независимо от капризов и фантазий составителей сводок. Высказывания людей в период террора не слишком отличались от высказываний других лет. Некоторые спецсообщения о настроениях в ходе Гражданской войны, в 1920-е гг. и в период коллективизации уже напечатаны, и историки начинают анализировать информсводки в контексте работ по 1920-м и 1930-м гг.35 Это означает, что в основном критические настроения существовали уже в первые годы советской власти, и мнения простых русских людей в период террора не имели значительных отличий от критики, выражаемой в другие периоды. Равным образом, даже когда террор пошел на спад во время «оттепели» 1939-1940 гг., по-прежнему существовала непрерывная связь между взглядами, выражавшимися в то время и в предыдущие годы. Перед войной, когда Сталин и Берия предприняли серьезные попытки восстановить законность и пошатнувшийся престиж прокуратуры, судебной системы и НКВД, поступило рас
21

поряжение уделять больше внимания правдивости спецсообщений о мнениях людей. Все критические замечания проверялись, и если они признавались фальшивыми, то это отмечалось в последующей сводке36. Разнообразие и суть замечаний в сводках, представленных в более «либеральные» времена, когда фальсификация была сведена к минимуму и страх наказания стал менее острым, не изменились сколько-нибудь заметно по сравнению с годами Большого террора.
Искажение действительности больше всего выражалось в методе отбора и анализа материалов о мнениях людей. Сбор фактических данных очень сильно зависел от того, что, по мнению доносчиков и людей, работавших с письмами, хотело слышать их начальство в тот или иной момент. Если власти были особо заинтересованы в том, чтобы, например, разоблачить «троцкистов» или «саботажников» стахановского движения, доносчики прилагали все усилия, чтобы найти в письмах людей высказывания за Троцкого или выявить «антистахановские» настроения. Сводки составлялись потому, что власти хотели отслеживать реакцию на определенные события или на принятые ею решения, и, таким образом, главные темы будущих сводок о мнениях людей уже были очерчены. В сводках, анализирующих реакцию людей на стахановское движение, например, большинство зафиксированных замечаний посвящалось этому вопросу. Комментарии и споры на другие, не связанные с ним темы, упоминались лишь вскользь. Это могло создать ложное впечатление, что в ту неделю, когда составлялась очередная сводка, люди обсуждали одно лишь стахановское движение, или государственный заем, или что-нибудь еще; а также, что в интервалах между важными событиями и переменами политического курса, реакцию на которые власти хотели бы знать, никто ничего не обсуждал. Сводки поступали нерегулярно. Иногда они не составлялись неделями, а затем происходило какое-нибудь значимое событие, например, убийство Кирова или начало войны с Финляндией, и сразу же начинался стремительный поток еженедельных или даже ежечасных отчетов об общественном мнении. По причине такой нерегулярности трудно проследить динамику настроений в народе.
Поскольку выбор главной темы сводок диктовался желанием властей узнать отклик на то или иное событие, и это, разумеется, не совпадало с реальными интересами людей (или интересами историков будущего), в данном материале много белых пятен. Существует огромное количество замечаний по поводу политических событий, поскольку они касались режима. Однако это изобилие отчетов не обязательно отражает политические пристрастия в разговоре обычных людей. Озабоченность такими личными проблемами, как семья и отдых, в сводках почти не представлена. Кроме того, поскольку в
22

сводках давалась информация лишь по поводу особых событий и решений правительства, мнения людей относительно таких больных тем, как террор 1937-1938 гг., представлены очень плохо. Разумеется, «сводок о настроениях в связи с террором» нет. Тем не менее кое-какие выводы о реакции людей на это и другие явления, не освещенные в отчетах, можно сделать и по сводкам, посвященным иным вопросам.
Анализ причин «неправильных» настроений проводился поверхностно в обоих типах сводок. Руководство НКВД предпочитало объяснять их теорией «врага», определяя людей, которые позволяли себе высказывать крамольные мысли, как «врагов народа». И руководство партии, и руководство НКВД видело в распространявшихся слухах и народном ропоте происки «антисоветских и контрреволюционных агитаторов». Например, в партийном докладе о реакции на свободную продажу хлеба без карточек в январе 1935 г. подчеркивалось, что «контрреволюционные элементы пытаются использовать новую систему продажи хлеба и рост цен в своих клеветнических нападках»37. Впрочем, судя по некоторым партийным докладам, власти попытались переложить ответственность за негативные настроения, особенно недовольство рабочих, на злополучный агитпроп, призывая провести «разъяснительные беседы с рабочими», которые не сумели правильно понять политику партии. Они иногда даже приводили в качестве причины недовольства материальное положение рабочих, предполагая, что невыплата вовремя зарплаты, ее низкий уровень, недостаточное обеспечение услугами и многое другое и формируют мнение людей.
Партийные информационные сводки отличаются от сводок НКВД тем, что включают большое количество положительных замечаний. Возможно, ответственные партийные работники желали продемонстрировать, что конкретно их организация хорошо функционирует и пропаганда оказывает свое влияние на людей. В отличие от партии, НКВД был сосредоточен в первую очередь на выявлении «врагов» и подавлении инакомыслия и в сводках уделял больше всего места критическим замечаниям. Однако в обоих случаях чиновники старались, чтобы негативные высказывания занимали в информационных сводках лишь малую их часть. Никакой статистики не велось, поэтому часто невозможно установить, как широко на самом деле эти взгляды выражались в обществе.
Правда ли, что они были в меньшинстве? Одно из решений — поискать другое доказательство масштаба недовольства. Так, некоторые письма, адресованные партийным руководителям, содержат открытые «антисоветские» высказывания и аналогичны тем, что приводят
23

ся в качестве примеров в сводках. Такие письма составляют лишь малую часть всех отосланных писем; например, лишь 15 из 5 638 писем, поступивших на имя секретаря Ленинградского обкома и горкома Жданова в январе 1940 г., классифицируются как «антисоветские»38. Тем не менее этот единичный факт не обязательно показывает реальное количество людей, разделявших подобные взгляды. В рассматриваемый период гораздо более страшным и безрассудным шагом было написать свои критические замечания в письме к партийному руководителю, чем поговорить на те же самые темы с коллегами по работе в относительной безопасности — в туалете. Хотя однозначно «антисоветские» письма редки, существуют миллионы писем и заявлений, в которых затрагиваются вопросы жилищных условий, коррупции и другие. Они написаны в верноподданническом тоне, и критика в них направлена лишь против местных ответственных партийных работников, однако они показывают общее социальное недовольство и соответствуют тону некоторых писем, где выражено негативное мнение.
Это подкрепляется фактами поведения, хотя трудно установить прямую корреляцию между настроениями людей и их поведением. Тем не менее ясно, что июньский указ 1940 г. о запрещении самовольного ухода с предприятий часто нарушался, что люди кончали жизнь самоубийством, узнав о возможном преследовании, и что члены партии и судебная власть пытались бороться с этим указом. Это говорит о том, что, возможно, наблюдалось много случаев негативного отношения к данному указу. Можно сопоставить модели потребления с отчетами о настроениях. Если есть жалобы на цены на хлеб и еду в столовых после отмены карточной системы и они сопровождались явным уменьшением потребления хлеба и другой пищи в столовых, становится очевидным, что такие жалобы звучали чаще всего. Точно так же трудности, которые правительство испытывало при проведении государственного займа, предполагают, что критическое отношение к нему было широко распространено в народе.
Статистика преследования за антисоветскую агитацию создает несколько искаженное впечатление о количестве людей, выражавших несовместимые с официальными взгляды. Число арестованных за антисоветскую агитацию можно увидеть в сводках арестов и приговоров по делам, возбужденным или расследованным органами внутренних дел (см. табл. 1). Помимо неизбежных трудностей при исследовании статистики репрессий, проводимых режимом39, существует проблема, связанная с тем, что режим постоянно менял определение понятия «антисоветской агитации». Множество примеров в этом исследовании, такие, как жалобы на рост цен, не обязательно попадают
24

в категорию антисоветской агитации, кроме, возможно, периода, ког да террор достиг своего пика в 1937-1938 гг.
Таблица 1
Случаи антисоветской агитации
1934а
1935а
1936а
1937а
1938а
19396
19406
19416
16 788
43 686
32 НО
234 301
57 366
24 720
18 371
35 116
Источник и примечания: ГА РФ. Ф. 9401. On. 1. Д. 4157. Л. 201-203, 205. Я очень признательна Габору Риттерспорну за то что он снял копию с этих данных. Сюда могут не входить дела, рассматриваемые обычной судебной системой.
а Аресты.
6 Обвинительные приговоры.
Следовательно, статистика, относящаяся к случаям антисоветской агитации, охватывает только определенные типы негативных мнений. Вдобавок рост и уменьшение числа случаев судебного преследования показывает всего лишь изменения в строгости наказаний. Что мы можем думать о сделанном в связи со смертью Кирова прокурором СССР Акуловым в начале 1935 г. заявлении, что «возрастание активности антисоветских элементов отмечается в форме контрреволюционной агитации, одобряющей не только террористический акт против Кирова, но проведение подобных актов и против других руководителей партии и советского правительства»?40 В тот год случаев антисоветской агитации стало в три раза больше. Насколько увеличение числа судебных разбирательств отражает действительное увеличение количества негативных замечаний о вождях и насколько это отражало усиление репрессий?41 Подобная статистика имеет ограниченное значение в попытке ответить на этот вопрос.
Итак, поскольку трудно сделать какие-либо надежные количественные выводы о распространенности инакомыслия, я попытаюсь фокусировать свое внимание на типичных ц повторяющихся темах и попробую установить, было ли мнение широко распространенным или совершенно необычным. Однако здесь следует также проявлять осторожность: показывает ли большое количество сводок негативного содержания, связанных с июньским указом 1940 г., широкое распространение жалоб или просто проводилась тщательно спланированная и согласованная кампания по составлению таких сводок?
Может быть, будущие исследования обнаружат более точную информацию, однако до тех пор мы должны довольствоваться полученной довольно нечеткой картиной42, а многое угадывать с помощью сравнительной или теоретической литературы. Например, Ян Кершо
25

пишет по поводу подобных сводок о настроении в народе, представленных партийными и государственными функционерами в нацистской Германии: «Драконовское подавление критики и сопровождающий его страх доносов породили сеть обмана и лицемерия, в которой слова скрывали истинные чувства: люди часто говорили не то, что думали, и не думали того, что говорили; чаще же всего они из страха вообще ничего не говорили. Мы можем с уверенностью утверждать, что враждебные режиму мнения, отмеченные в сводках, представляли всего лишь вершину айсберга [курсив мой]»43.
Подобным же образом в сталинской России многие из тех, кто хранил молчание или использовал официальный язык в конкретных случаях, возможно, разделяли еретические взгляды, открыто выражаемые другими.
Ленинград
Большое количество материала, на котором основывается это исследование, относится к Ленинграду и Ленинградской области44. Могут сказать, что особая история Ленинграда послужила более плодородной почвой для альтернативного мнения людей по сравнению с другими районами. Для проверки этой гипотезы необходимо провести более подробное исследование на местном материале. Однако работа, проведенная в других регионах страны, включая исследование Джеффри Россмана и Шейлы Фицпатрик, показывает, что мнения людей в других регионах незначительно отличаются от мнений людей в Ленинграде45. Тем не менее следует учитывать специфический характер Ленинграда.
Ленинградская область, образованная в 1927 г., занимала обширную территорию в 360 400 кв. км. В период с 1934 по 1937 г. население области (включая Ленинград) составляло почти 4 млн чел. К 1939 г. его численность сократилась до 3,2 млн чел.46 Почти половина населения жила в городах. Некоторые из них очень старые, имеющие крупные промышленные предприятия, которые зачастую выросли на основе кустарного производства. Кустарная промышленность (включая производство фарфора, спичек и бумаги) продолжала играть значительную роль в экономике области, отчасти по причине близости огромного рынка в самом Ленинграде, отчасти из-за неблагоприятных условий для сельского хозяйства. Ленинградская область, отличающаяся плохим климатом и землей, покрытой лесами и болотами, не представляла интереса для земледелия, особенно для выращивания зерновых, ее экономика базировалась в основном на рыбе, лесе и льне. Процесс коллективизации здесь проходил медленно, так же как и в других потребляющих районах, и осложнялся наличием боль
26

шого количества хуторов, трудно поддававшихся переселению*'. К 1 марта 1930 г. здесь было коллективизировано 23,1 % хозяйств — самый низкий показатель в стране. После крутого пересмотра Сталиным темпов коллективизации он сократился до 5,7 %48. Затем темпы коллективизации постоянно увеличивались, и к июлю 1934 г. она достигла 65,2 %. Настоящий прорыв наступил после принятия в 1935 г. примерного колхозного устава (см. гл. 2), и к октябрю 1936 г. уровень коллективизации составил 91 %49. Хотя на область в какой-то мере влияла близость к Ленинграду, ее нельзя рассматривать в качестве особенно нетипичной, разумеется, в сравнении с другими потребляющими районами России.
Основанный «только» в 1703 г. Петром Великим Санкт-Петербург-Ленинград считается одним из старейших крупных городов России. В советский период население города сначала резко сократилось, затем так же стремительно выросло. В 1917 г. оно составляло
2 300 тыс. чел., но к 1920 г. разруха и Гражданская война вызвали его сокращение до 740 тыс. чел. Во времена нэпа численность населения Ленинграда постоянно росла, с началом индустриализации рост ускорился, и в 1934 г. в городе жили 2 720 тыс. чел., а к 1939 г. —
3 190 тыс. чел. В 1930-х гг. это был седьмой крупнейший город мира после Нью-Йорка, Лондона, Берлина, Москвы, Чикаго и Парижа. Прежде всего и главным образом он являлся крупнейшим промышленным центром. В 1934 г. 12,6 % объектов крупной советской промышленности находились в Ленинграде. На крупных промышленных предприятиях города в 1934-1935 гг. работали свыше 500 тыс. рабочих, и в течение всего рассматриваемого периода эта цифра постоянно росла. Больше всего рабочих было занято в металлургической и электротехнической отраслях (239 722 чел. в 1934 г.). Среди других крупнейших отраслей промышленности следует назвать химическую, текстильную, швейную, деревообрабатывающую и пищевую. Большинство ленинградских предприятий вели свою историю с дореволюционных времен, некоторые еще с XVIII в. Ленинград представлял собой также важный культурный центр. В 1934 г. в нем насчитывалось более 60 высших учебных заведений, большое количество театров, музеев и т. д. Уровень грамотности в Ленинграде был выше, чем где-либо еще в России, составляя 94,6 % в 1939 году50.
Таким образом, это не ординарный город. Представление о прозападном Санкт-Петербурге-Ленинграде как центре оппозиции более традиционной «славянофильской» Москве уже стало стереотипом. Тем не менее оно имеет под собой некоторые основания. Революции 1905 и 1917 гг. начались в этом городе. После того как в 1918 г. столица была перенесена в Москву, в городе оставались признаки прежней столицы, но он не находился под таким воздействием правительства,
27

которое определяло лицо Москвы. В городе наблюдался прилив радикальной политической активности во время Гражданской войны, а в 1921 г. восстание матросов на военно-морской базе в Кронштадте и волнения внутри самого города ускорили поворот к нэпу. Во время нэпа Ленинград под руководством Г. Е. Зиновьева стал оплотом оппозиционного движения внутри партии. Ленинградская партийная организация с ее богатым петербургским наследием была сильнее большинства провинциальных организаций и относительно независима, ей удалось выстоять против Сталина до 1926 г., дольше, чем любой другой организации. В город послали Кирова, чтобы подавить инакомыслие, и он в этом преуспел. Однако Сталин до некоторой степени справедливо заявлял, что после убийства Кирова Ленинград оставался гнездом прежних оппозиционеров и антисоветских элементов. Конечно, многие бывшие члены оппозиции занимали ведущие посты под властью Кирова, а старые аристократы и представители интеллигенции продолжали жить относительно спокойно.
Ленинград и в самом деле более подходил для роли вместилища еретических идей, чем любой другой уголок России. Однако будет неправильно преувеличивать оригинальность общественного мнения в этом городе и его пригородах. Сравнительный материал, полученный из других регионов, включая Москву, Новосибирск, Иваново и Смоленск, не позволяет считать, что мнения людей в Ленинграде были особенными, за исключением разве что степени и формулировок. Обычные люди всей России (и Советского Союза) в тот период испытывали общие трудности, и, вероятно, реагировали на них похожим образом.

Часть I. ЭКОНОМИКА И ОБЩЕСТВО
Глава 1. Рабочие, экономика и трудовая политика
В конце 1920-х гг. Сталин начал политику «большого скачка», экономическую революцию беспрецедентных масштабов и темпов. Хотя интенсивная индустриализация принесла рабочим некоторые преимущества, такие, например, как почти полная занятость, она также вызвала огромные лишения. Несмотря на скромные улучшения уровня жизни в течение первой пятилетки, самым важным вопросом для большинства рабочих в 1930-е гг. было простое выживание. Неудивительно, что люди обменивались мнениями по экономическим вопросам гораздо больше, чем по каким-либо другим. В этой главе будут рассмотрены взгляды рабочих на такие вопросы, как отмена карточной системы, государственные займы, рост цен и дефицит товаров. Здесь также пойдет речь о реакции рабочих на нововведения в трудовой политике: стахановское движение и законы о труде 1938-1940 годов1.
Рабочие остро чувствовали колебания уровня жизни, часто сравнивали цены с заработной платой. Они всегда понимали, улучшается их экономическое положение или ухудшается, и не обманывались официальными риторическими заявлениями о повышении жизненного уровня. Риторика просто обнажала несоответствия между фиктивной «хорошей жизнью» и их настоящим положением. Личный опыт жизни рабочих в условиях советской экономики с ее очередями и дефицитом приводил к тому, что они критиковали нежелание режима обсуждать эти проблемы публично. Многие их высказывания отражают уверенность в том, что государство должно заботиться о рабочих, как оно об этом заявляет2. Рабочие без колебания обращались к идеологическим лозунгам режима, например, они охотно развивали партийную риторику об освобождении рабочих. Возражая против стахановского движения или против трудовых законов 1938-1940 гг., они часто говорили, что это меры «эксплуататорские» и напоминают о «капитализме».
29

Восприятие рабочими их экономического положения может быть понято только на фоне меняющегося уровня их жизни в данный
ггЗ
Таблица 2
Разница в зарплатах среди ленинградских заводских рабочих в 1936 г.
период0
Зарплата (руб.)
% рабочих
До 140
5,5
140,1-180
10,9
180,1-220
14,2
220,1-260
13,7
260,1-300
11,4
300,1-340
9,3
340,1-420
13,3
420,1-500
8,2
500,1-600
5,9
600,1-700
3,2
700,1-800
1,8
800,1-900
1,0
900,1-1 000
0,6
1 000,1-1 100
0,4
1 100,1-1 200
0,2
1 200,1-1 500
0,3
Свыше 1 500
0,1
Источник и примечание: ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2471. Л. 95, 98, 101. Средняя зарплата служащих были меньше зарплаты рабочих и составляла 279 руб. Средняя зарплата инженерно-технических работников (ИТР) составляла 583 руб.
С 1928 по 1934 г. уровень жизни резко падал. Начиная с 1934 г. падение остановилось, хотя уровня конца нэпа так и не удалось достичь. За сравнительно успешной второй пятилеткой последовали чрезвычайно неудачные 1938-1941 гг. Наум Ясны подсчитал, что в 1932-1933 гг. реальная зарплата рабочих составляла лишь 49 % от уровня 1928 г. К 1937 г. она поднялась примерно до 60 %, но вновь снизились до 56 % к 1940 г.4 В то время как реальная зарплата среднего рабочего была ниже, чем в 1928 г., наблюдалось некоторое выравнивание за счет увеличения числа работающих женщин и сопутствующее ему снижение числа иждивенцев на одного кормильца с 2,26 в 1927 г.
30

до 1,59 в 1935 г.5 В этот период продолжалось активное поощрение дифференциации зарплат. Однако различия оказались не так велики, как представлялось. Изучение зарплаты 396 788 ленинградских рабочих в октябре 1936 г. показывает, что месячные оклады колебались от суммы менее 140 руб. до суммы более 1 500 руб., причем средняя зарплата составляла 321 руб. (см. табл. 2). Самая высокая средняя заработная плата была в металлообрабатывающей промышленности (364 руб.), самая низкая — в пищевой (231 руб.). Учитывая тот факт, что это обследование проводилось после начала стахановского движения, казалось бы, должна была наблюдаться большая разница в зарплатах, но фактически около 50 % рабочих получали от 220 до 420 руб. и лишь совсем немногие — более 1 000 рублей.
В этот период большая часть средней заработной платы рабочего тратилась на еду. Исследования семейных бюджетов рабочих Ленинграда показывают, что если в 1927-1928 гг. на еду тратилось 43,8 %, то в 1934 г. эта цифра поднялась до 55,9 %, а в 1935 г. до 58 %. Средний процент составлял 55 % до 1938 г., после чего статистические данные стали недоступны. В общем доля расходов, которые шли не на продукты питания, а на другие предметы потребления, была в этот период ниже, чем в любое другое время с 1928 по 1933 г. Например, на одежду тратилось 9,3 % семейного бюджета в 1935 г. по сравнению с 13 % в 1933 г. и 17 % в 1928 г.6 Жилищный кризис, усугубившийся из-за притока в города рабочей силы в течение первой пятилетки, продолжал оставаться серьезным. В 1934-1935 гг. ленинградский житель в среднем занимал только 5,8 кв. м жилой площади (по сравнению с 8,5 в 1927 г.)7. Для более позднего периода нет опубликованной статистики; однако в городах области средняя занимаемая площадь упала с 5,1' кв. м на человека в 1934 г., до 4,1 кв. м в 1937 г. Некоторые города, такие, как Мурманск, особенно страдали от жилищной проблемы, так как там средняя жилплощадь на человека составляла только 2,1 кв. м в 1937 г.8 Вполне вероятно, что во всех вышеперечисленных случаях рабочие занимали даже меньше указанной средней жилплощади. Естественно, в то время многие продолжали жить в бараках. Стахановцы, имевшие собственные квартиры, представляли редкое исключение.
Другие факторы, такие, как практически полная занятость, «социальная зарплата» и культурные привилегии, в какой-то степени компенсировали падение уровня жизни со времен нэпа (хотя рабочие и тогда теряли кое-какие льготы, например право на бесплатное здравоохранение). Однако в любом случае реальную «объективную» экономическую ситуацию, обрисованную сверху, нельзя напрямую соотнести с восприятием рабочими своего уровня жизни, на которое во многом влияли другие составляющие, включая несоответствие
31

между пропагандистской картиной процветания и их собственным положением, а также между их положением и положением других социальных групп.
1934-1935 гг.: XVII съезд партии, дефицит хлеба и отмена карточек
После суровых голодных 1932-1933 гг. пропагандистская машина встретила XVII съезд партии, который проходил в январе 1934 г., хвалебными статьями и утверждениями, что социализм победил. Газета «Ленинградская правда» напечатала статью «За счастливую, культурную, веселую жизнь!», которая начиналась словами: «Как изменилась наша жизнь! Прошли те времена, когда рабочий думал лишь о хлебе насущном»9. Съезд санкционировал новое направление в экономической политике. Первая пятилетка ориентировалась на создание тяжелой промышленности при сокращении выпуска потребительских товаров. Главная модель поведения в те годы — полное самоотречение и отказ от личных потребностей, доходящий до аскетизма. В начале пятилетки преобладала уравниловка, иногда она продолжалась вопреки официальным предписаниям покончить с нею. Вторая пятилетка, напротив, предусматривала рост заработной платы рабочих, увеличение выпуска потребительских товаров и стимулирование розничной торговли. Крестьян поощряли разводить скот. В своем докладе на съезде Сталин констатировал ликвидацию безработицы, высказался за денежные экономические отношения и подверг резкой критике уравниловку, указывая, что марксистское понимание равенства означает не уравнивание в области личных потребностей людей в повседневной жизни, а уничтожение классов. По его словам, социализм означал «не бедность и лишения, но ликвидацию бедности и лишений»10.
В первой половине 1934 г. итоговые документы съезда, и в частности речь Сталина, широко распространялись среди рабочих. Во время обсуждений на заводских митингах можно было услышать критические высказывания о противоречиях между красивыми словами, прозвучавшими на съезде, и реальным дефицитом продовольствия: «Речи хорошие, но хлеба-то нет», — говорили рабочие. Ясно, что еда оставалась на первом месте для большинства рабочих, и все разговоры о культурных достижениях для удовлетворения их нужд, росте производительности труда и тому подобном не имели для них большого значения перед лицом непреодолимой нужды. Критиковали даже те, кто признавал достигнутые успехи. Один рабочий, приветствуя рост численности рабочего класса, спрашивал, почему при этом рабочие должны плохо питаться, и призывал задуматься нако
32

нец о нехватке продовольствия и промтоваров11. Вопросы, которые поднимали рабочие, отражали их озабоченность. Парадоксально, но, несмотря на жалобы по поводу материальных лишений, слова Сталина о будущем материальном процветании беспокоили некоторых из них. Хотя Сталин был осторожен, проводя различия между обращенным к крестьянам в 1925 г. лозунгом Бухарина «Обогащайтесь!» и собственным призывом: «Пусть каждый колхоз процветает!», люди, тем не менее, не понимали, в чем разница между этими двумя лозунгами. Они опасались, что если рабочий станет держать скот и жить богато, это будет возвратом к частной собственности12. Именно против такого подозрительного отношения к богатству выступал Сталин, критикуя уравниловку в бедности. Наряду с этими мнениями и пожеланиями, чтобы режим больше старался накормить рабочих, раздавались также антигосударственные разговоры, окрашенные частнособственнической терминологией. Один рабочий высмеял идею Сталина о развитии животноводства, объяснив, что у него есть корова, а он обязан поставлять государству 300 литров молока по твердой цене, не получая ничего взамен от государства. Его позиция была типичной для некоторых людей, живущих теми же частнособственническими интересами. В то время как этот рабочий говорил о своей позиции открыто, многие другие обменивались своими критическими взглядами тайком. Например, на заводе им. Ленина критиковались различные налоги: подоходный, страховой, налог на лотереи. Рабочие не понимали, какую личную выгоду они могли получить от этих налогов. Строились огромные заводы, но рабочие не видели никаких улучшений в своей жизни13.
Множество подобных проблем, волновавших рабочих в тот период, очень хорошо выражены в письме, адресованном партийному секретарю Томска в середине 1934 г. В письме насчитывалось двадцать восемь вопросов, большинство которых касалось материального благосостояния рабочих: почему хлеб такой дорогой; почему рабочие не имеют права жить в центре города; почему их дома не ремонтируются; почему нет рыбы в магазинах? Письмо также включало сравнение цен и зарплат в 1914 г. и в 1934 г., наглядно показывая снижение уровня жизни за этот период. Начиналось оно вопросом о том, было ли когда-нибудь еще такое время, когда люди думали о хлебе чаще, чем сейчас14. Этот вопрос типичен для того времени, поскольку в 1934 г. главной темой разговоров служил хлеб. Несмотря на официальное утверждение пропаганды, что рабочий больше не думает о хлебе насущном, хлеб продолжал оставаться главным символом и основной ценностью повседневной жизни. Он всегда был в России главным продуктом питания. К хлебу относились (и сейчас относятся) благоговейно (до сих пор хлеб священен для русских, и они считают без
33

нравственным выбрасывать хлебные корки). Такая зависимость от хлеба означала, что периодические неурожаи имели разрушительные последствия. Неурожаями 1891 г., 1921-1922 и 1932-1933 гг. объясняется то беспокойство о хлебе, которое стало главной темой разговоров в это время15. Кроме того, поскольку хлеб с 1929 г. по 1 января 1935 г. выдавался по карточкам, он приобретал дополнительное значение как предмет бартерного обмена.
Карточная система ставила рабочих в привилегированное положение по отношению к другим социальным группам, а рабочих, занятых в промышленном производстве, по отношению к рабочим других отраслей. Это давало рабочему чувство защищенности, и, хотя хлебные пайки распределялись в «иерархическом» порядке, это распределение носило достаточно уравнительный характер, поскольку разница между пайками была не очень существенной. Тем не менее система часто давала сбой. Продовольственное снабжение было недостаточным, качество хлеба низким, а цены в коммерческих магазинах превышали платежеспособность большинства населения16. На протяжении всего 1934 г. правительство пыталось сократить разрыв между рыночными ценами и ценами на выдаваемые хлебные пайки и подготовиться к полной отмене карточной системы. В июне 1934 г. цена на хлеб по карточкам возросла в два раза с 25 коп. до 50 коп. за килограмм ржаного хлеба, и хотя зарплату низкооплачиваемым работникам в качестве компенсации повысили, это не смогло смягчить остроту положения17. Новости о росте цен породили волну слухов, отражающих чаяния и опасения рабочих. Так, ходили слухи о том, что после 15 июня цены должны упасть, что в Москве цены вообще не росли и что Сталин слышал о тревогах рабочих и аннулировал свое постановление. Ситуация во второй половине года оставалась напряженной. В августе «Спутник агитатора» сообщил о недавних «вылазках» классового врага на заводах — обычная формулировка для описания любых проявлений враждебного или антисоветского настроения. В ноябре рабочие, пользуясь предстоящими выборами в местные советы, решили протолкнуть наказы избирателей, в которых они требовали снизить цены на хлеб до уровня, существовавшего до июньского повышения цен18.
Пленум ЦК партии (25-28 ноября) наконец оправдал широко распространенные надежды на отмену хлебных карточек, приняв решение, что с 1 января 1935 г. хлебные карточки отменяются, а цены на хлеб будут занимать промежуточное место между текущими коммерческими и государственными. Самым бедным будет увеличена зарплата. Решения пленума совпали по времени с убийством Кирова, и простые люди явно охотнее разговаривали о скорой отмене карточной системы, чем об этом убийстве. В то время как некоторые привет
34

No comments:

Post a Comment