5 С.Дэвис Мнение народа в сталинской России

венство. Именно поэтому власти в 1937 г. изображали «врагов народа» воплощением зла, акцентируя внимание на их моральном разложении. Риттерспорн вслед за Моше Левином считает, что «заговоры» 1930-х гг. являлись «аллегорией неописуемого зла, которое завладело жизнью всех социальных категорий, проекцией смутно враждебного мира существующего режима на конкретные дела и узнаваемых деятелей» и что это отвечало традиционным народным представлениям64. В официальной пропаганде критиковалась аморальность не только Троцкого («Иудушки»), но и рядовых коммунистов. Так, в сентябре 1937 г. газета «Правда» вышла с передовицей «Моральный облик большевика», в которой осуждала «буржуазное» поведение некоторых коммунистов и комсомольцев и их неумеренное пьянство65. И вновь официальный и народный языки вторили друг другу.

Экономическая дихотомия

Люди постоянно говорили о неравенстве в обладании властью, используя политическую и моральную терминологию, но наиболее заметной и ощутимой гранью повседневности была реальность экономического неравенства. Как лаконично выразился один крестьянин: «Говорят, все равны, а на самом деле никто не равен — одни одеты хорошо, другие хуже»66. Одна семья получала 150 руб. в месяц, а другая — 3 ООО руб.; государство покупало зерно у крестьян по одной цене, а продавало в двадцать раз дороже; руководители государства разъезжали на машинах с личными водителями, а рабочие добирались до завода в битком набитом общественном транспорте, который еще и ходил нечасто, рискуя сесть в тюрьму за опоздание на работу. Все это было наиболее заметными признаками расслоения общества на две основные группы — богатых и бедных. Люди истолковывали это социально-экономическое положение, не оперируя такими понятиями, как средства производства, хотя иногда и использовали марксистскую терминологию — например, слова «эксплуатация» и «капитализм». Однако чаще всего они обращали внимание на неравенство в доходах и на уровень жизни, и в особенности на привилегии. Главное, что они замечали: у руководителей гораздо больше денег и привилегий, чем у простых людей. Из этого следовало, что рабочие и крестьяне эксплуатируются теми, кто стоит у власти.

Данная тема поднималась в письмах рабочих сотни раз. Довольно обстоятельный анализ ситуации приведен в письме одного рабочего с завода им. Ленина, который писал в середине 1934 г., что невозможно ликвидировать классы, раз появились новые, с одной только разницей, что они не называются классами. И теперь, указывал он, есть

131

паразиты, которые живут за счет других. Рабочий работает не только сам на себя, но еще и на них. На его заводе огромный аппарат административных работников, которые без всякой пользы занимают свои места, разъезжают на машинах и получают за это в три или четыре раза больше обычного рабочего. Эти люди живут в лучших условиях за счет труда рабочего класса67.

Такие мысли были очень распространены в 1934-1941 гг., когда произошел поворот к рынку, который привел к еще большему разрыву в доходах людей. На XVII съезде партии Сталин раскритиковал уравниловку, однако люди продолжали на ней настаивать. Говоря о съезде, один уборщик констатировал: речи хорошие, а хлеба нет; на заводе закрытая столовая для самой белой кости, еще одна столовая для белой кости поплоше, и у черной кости (рабочих) есть своя столовая, только без продуктов. Но ведь все работники должны питаться одинаково68. В просьбе об улучшении качества детского питания, поступившей в Ленсовет, в частности, говорилось: «Не открывайте хорошие столовые, предназначенные лишь для инженерно-технических работников. Все имеют право на качественную пищу»69. С отменой карточной системы, казалось, пришел конец особенно уважительному отношению к рабочим. Это породило множество толков, что продукты по новым ценам будут доступны лишь кустарям и частникам, служащим, «белогвардейцам», «сталинским ударникам и красным партизанам», «ученым», «кулакам и буржуазии», «чуждым элементам»'0. Среди женщин бытовали опасения, что высокооплачиваемые инженерно-технические работники смогут все скупить в магазинах и ничего не оставят другим. Интересно, что на отмену карточной системы смотрели похожим образом и многие академики, включая востоковеда Крачковского, который трактовал отмену карточек на мясо, рыбу и другие продукты как возвращение к новой классовой системе: «Этот закон, как все последние мероприятия, пойдет на пользу, главным образом, высокооплачиваемой категории населения. Для тех, кто получает 1 000-1 500 руб. в месяц упразднение карточной системы очень важно. Для средних советских граждан, в особенности молодых ученых, закон не имеет смысла. Тот паек, что будет все же выдаваться, даже голодных не накормит. Одним словом, сколько бы мы ни кричали о социализме, на самом деле мы движемся к новой классовой системе»71.

Все думали, что элита принимает решения в своих собственных экономических интересах, а не в интересах рабочих и крестьян. Отмену карточной системы многие рабочие объясняли следующим образом: «Власть видит, что люди начали жить лишь за счет продуктов, выдаваемых по карточкам, и никто не покупает хлеб по высокой цене,

132

прибыли нет, поэтому им приходится продавать хлеб не по карточкам, потому что это будет более выгодно. Власти заботятся лишь о своей прибыли и не хотят беспокоиться о людях». Такую же реакцию вызывал в тот период рост цен на все товары — это, должно быть, выгодно для «новых капиталистов», ответственных работников, коммунистов и т. д. Даже понижение цен считалось, как выразился один рабочий, «фикцией, проводимой в интересах высших классов». Решения в области труда, например развертывание стахановского движения или законы 1938 и 1940 гг., также рассматривались как способы получения новой прибыли от труда рабочего класса в интересах правящей элиты. Одно из типичных высказываний: «Стахановское движение придумано нашими правителями для того, чтобы выжать последние соки из трудящихся»72.

Стахановское движение сопровождалось пропагандой потребления и породило новый раскол в обществе73. Оно сделало растущее экономическое неравенство совершенно очевидным для низов. Экономическое неравенство между элитой и народом стало главным вопросом, адресованным пропагандистам Западной Сибири в 1936 г.74 Привилегированный образ жизни элиты был одним из самых очевидных знаков социальной несправедливости, двухъярусной системы. Символами его служили курорты, автомобили, прислуга, специальные закрытые магазины, квартиры, одежда. У простых людей все это видимое богатство обычно ассоциировалось с врагами, то есть с теми, кто находится у власти. На собрании на заводе «Красный путиловец» рабочий жаловался, что путевки на курорты и в дома отдыха выдаются чуждым людям: адвокатам, служащим, путешествующим вместе с женами, и нет там места рабочему человеку. На другом собрании на заводе им. Мюнценберга звучали похожие жалобы75.

В книге «Преданная революция» Троцкий утверждает, что использование автомобилей меньшинством навсегда делит общество на «классы»: «В варварском обществе конный и пеший составляли два класса. Автомобиль не меньше дифференцирует общество, чем лошадь под седлом. Пока скромный "форд" остается привилегией меньшинства, налицо остаются все отношения и навыки, свойственные буржуазному обществу»76. Как указывает Фицпатрик, автомобиль в тот период был важнейшим советским статусным символом77. Поэтому неудивительно, что многочисленные жалобы были направлены против тех, кто пользовался автомобилями. И снова люди намекали, что те, кто разъезжает на автомобиле, — враги. После падения Енукидзе один шофер сказал." «Сколько ж подобных ему людей в Ленинграде. Они отправляются к себе на дачу по выходным на автомобилях, купленных на народные деньги, тратят бензин, в котором у

133

нас острая нужда». Некоторые люди считали, что это новое явление свидетельствует о распространении ценностных категорий, типичных для среднего класса: «В нашей стране появилась новая буржуазия, они разъезжают на автомобилях, расхаживают по магазинам и отращивают себе животы»; «Советская власть плохая, потому что вырастила много советских буржуев, например... секретаря РК ВКП(б) Осипа. Он разъезжает на машинах, тогда как колхозники не могут себе этого позволить»78.

Особенно осыпали бранью магазины Торгсина, в которых в 1930— 1936 гг. продавались товары за золото и твердую валюту. На самом деле, как показывает Осокина, роскошный, процветающий Торгсин, столь незабываемо описанный Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита», был чем-то вроде легенды79. Во многих случаях качество и количество товаров, которые там продавались, не соответствовали требованиям, а обслуживание покупателей оставляло желать лучшего, хотя Ленинград, вероятно, мог похвастаться более презентабельными магазинами Торгсина, чем большинство других мест. Тем не менее реальное значение Торгсина было скорее символическим, он наглядно демонстрировал несправедливость системы. В шутках и прокламациях, в которых символически и гипертрофированно изображались происходящие перемены, часто всплывал и символ Торгсина. В одной прокламации 1934 г. было написано: «Товарищи! Объединяйтесь. Россия погибает. Сталин измывается над людьми. Торгсин обслуживает русских дворян, которые служили императору Николаю»80. Аббревиатуру «Торгсин» расшифровывали как «Товарищи, опомнитесь, Россия гибнет, Сталин истребляет народ»81. Вскоре после отмены карточной системы в народе появилась шутка, что существует четыре категории населения: «торгсияне», «краснозвез-дяне», «зээркане» и «кое-кане» (то есть клиенты Торгсина, обитатели Кремля, клиенты закрытых рабочих кооперативов — ЗРК и люди, которые отовариваются «кое-как»)82. Люди высказывались в пользу закрытия этих магазинов. В 1935 г. Жданов получил письмо с такими требованиями. Оно было написано анонимно группой рабочих с завода им. Кирова. Из этого письма становится ясно, как рабочие ассоциировали классы с привилегиями. На всех митингах, писали они, говорят о бесклассовом обществе, но на деле все выглядит совсем не так; есть горстка людей, которые живут, забыв о коммунизме. Пора перестать подкармливать ответственных работников и закрыть советские Торгсины, потому что это позор, когда ответственный работник, получающий 600-750 руб. в месяц, берет масло в этом магазине по 7 руб. за килограмм, причем может брать 4 килограмма в месяц, а рабочий на свои копейки покупает масло по 27 руб. за килограмм.

134

Вообще стыдно, возмущались авторы письма, иметь такие магазины, ведь это просто разбазаривание народных средств, потому что там все продукты получают практически задаром. Ответственные работники дорого обходятся государству: им дают дачи, даже если у них нет детей, они ездят на курорты, имеют другие привилегии. Если так будет и дальше продолжаться, заключали рабочие, то до бесклассового общества придется долго идти83.

Есть множество других документов подобного рода, где представителей власти ругают за экономические привилегии, но одно письмо выделяется из общей массы; оно написано группой низкооплачиваемых домработниц. На их примере наиболее заметна разница в жизненном уровне бедных и богатых в тот период. Домработницы рассказывают, что зарабатывают примерно 125 руб. в месяц, работая по 14 часов в день на служащих (врачей, инженеров, директоров), получающих за свое безделье в четыре, а то и в двадцать раз больше, имеющих бесплатные служебные автомобили, путевки на курорты и комфортабельные квартиры. Они открыто заявляют, что обслуживающий персонал чувствует себя низами, и жалуются, что пресса игнорирует их, а по словам «ответственных» работников, никаких низов, оказывается, нет, а есть «низкооплачиваемые группы людей»84.

Авторы этого письма непосредственно наблюдали образ жизни привилегированной новой элиты, но и многие другие разделяли их взгляды и безапелляционно называли врагами всех, кто наслаждался жизнью, открыто купаясь в богатстве. Террор рассматривался некоторыми из них как наступление на обладателей экономических привилегий. Выселение «бывших» и прочих нежелательных элементов из Ленинграда в 1935 г. вызвало следующую реакцию: «Наконец-то всех паразитов выселят из Ленинграда, и у рабочего класса за их счет, по крайней мере, улучшатся жилищные условия»85. Эта мысль прослеживается и при сравнении критических замечаний рабочих в 1937 г. с официальными обвинениями, выдвинутыми против «врагов»: в обоих случаях элите вменяются в вину материальные излишества. Однако жалобы людей были более резкими и содержали более общие претензии, например по поводу низкого уровня жизни и государственных займов. Рабочие говорили агитаторам: «Вот вы говорите, что жизнь стала лучше; а в нашем общежитии печи не топятся уже три дня, нет еды и белья. В администрации артели говорят, что нету денег, хотя истратили 15 000-20 ООО руб. на ремонт одного только кабинета председателя». Подобным же образом старые кадровые рабочие и коммунисты с завода им. Кирова жаловались во время кампании госзайма, что на квартиры руководства тратится слишком много денег. Один сказал, что «агитируют за заем те люди, которые тратят

135

по 20 ООО руб. на ремонт своей квартиры, как это делает, например, глава фабричного комитета Подрезов»86. Фицпатрик цитирует некоторые официальные обвинения, выдвинутые, к примеру, против директора издательства «Молодая гвардия», который «бесстыдно обворовал государство»: «В тех домах, что строило издательство, были оборудованы роскошные апартаменты для Лещинцера. Для этой квартиры была куплена мебель из карельской березы. Он — буржуазный перерожденец»87. Эти слова вторили высказываниям простых людей, с той лишь разницей, что последние склонялись к обвинению всего режима, а не только отдельных личностей. Как объяснял один рабочий-партиец в письме Сталину в 1937 г., логика крестьянина очень проста. Для него все руководители — полномочные представители режима, и потому он считает, что режим ответственен за все его несчастья. А положение колхозников таково, что они мысленно посылают всех к черту88.

Несмотря на официальные заявления о построении социалистического общества без антагонистических классов, простые люди по-прежнему видели его разделенным на два лагеря — на тех, кто владеет властью, и тех, кто не владеет. Для этих людей мечта о социализме осталась далеко позади. Один человек написал оратору на предвыборном митинге в конце 1934 г., что бесклассовое социалистическое общество — вранье, он и его товарищи — люди подневольные, голодные и холодные89. Аржиловский записывает в своем дневнике похожие мысли: «Я все больше и больше убеждаюсь, что нет такого понятия, как социализм; есть аристократы, бюрократы и люди, вроде меня, которые выполняют грязную работу»90. Рабочий-металлист отказывался от утопического идеала коммунизма. Разница между людьми, занимающими разные должности, говорил он, никогда не будет уничтожена, инженер никогда не согласится носить ту же робу, что и рабочий. По его мнению, советских людей в будущем вместо коммунизма ожидал государственный капитализм91.

Люди чувствовали свою обособленность от элиты по политическим, экономическим и нравственным причинам. Это разделение выражалось частично с помощью традиционных концепций социальной справедливости, а также идей Маркса и Ленина. Террор 1937 г. позволил людям утолить жажду мести, по крайней мере в отношении некоторых представителей власти. Ненадолго образы врага, нарисованные властями и созданные народом, частично совпали. Однако к началу 1938 г. террор, проводящийся якобы в интересах народа, пошел на убыль, упор теперь делался на стабильности кадров92. В 1938 г. начался новый курс, направленный на умиротворение и возвышение интеллигенции. Символом этого курса стала Сталинская премия в

136

несколько тысяч рублей. Впервые ее выплатили в марте 1941 г. за достижения в области науки, техники, искусства и литературы, что дало рабочим повод для следующих комментариев: «Мы согласны, что они заслужили премию, но зачем им давать такие большие деньги, если они и без того богаты? Мы сами себе создаем капиталистический класс, живущий на проценты, и все эти миллионы выжмут из нас, рабочих, с помощью государственных займов»93. Такое чествование интеллигенции в трудный период 1938-1941 гг., когда для рабочих и крестьян ввели новые суровые законы, явно не способствовало исчезновению социальной поляризации. Возможно, лишь появление нового образа врага в 1941 г., на этот раз настоящего, внешнего — фашистской Германии, позволило недовольным низам почувствовать себя частью «единого народа».

Часть III. КУЛЬТ ВОЖДЯ

Глава 9. Культ вождя в официальном дискурсе

Низкопоклонство перед Сталиным, многими его соратниками и просто перед видными фигурами все уровней советского общества было одним из самых поразительных аспектов сталинской пропаганды. Этот «культ личности» особенно проявился в 1933-1934 гг., создавая драматический контраст с прежним почитанием анонимных масс, классов и партии. Сталинский культ стал кульминацией всех прочих культов. В данной главе будет сделан обзор эволюции культа вождя в пропаганде указанного периода и исследованы главные характеристики культа как «официальной культуры». Основное внимание будет уделяться культу Сталина, поскольку культы других вождей складывались по тому же образцу, но не так ярко проявлялись1.

Эволюция культа

Пропаганда культа Сталина была динамичным явлением. Она начала потихоньку развиваться в 1929 г., достигнув гигантских масштабов к концу 1940-х гг. Однако главные характеристики культа сформировались в период с 1934 по 1941 г. В это время интенсивность и сила культа заметно менялись в соответствии с нуждами властей.

Хотя начало публичного проявления культа Сталина датируется празднованием пятидесятилетия генсека в декабре 1929 г., когда соратники выступили с многочисленными пламенными славословиями в его честь, это было исключением из правила. В тот период славили в основном безымянное коллективное руководство страны. В печатных изданиях появлялось немного словесных портретов лидеров. Как указывает Хайцер, в 1929 г. Сталин изображался как «человек с железной волей, холодный, недоступный и безжалостный»2. Его личность была вторична по отношению к его роли в стране. В статье Кольцова «Загадка-Сталин» очень хорошо это показано: «Сталина нельзя понять без его окружения, без класса и партии, его

138

выдвинувших, без сочетания задач и целей, за которые они все вместе борются»3.

Примерно с 1930 г. низкопоклонство перед вождем стремительно росло; однако оно все еще было скромным в сравнении с теми масштабами, которые приобрело позднее. В плакатах этого периода прослеживается тенденция не уделять много внимания вождям, а если оно все-таки уделялось, то обращалось на членов Политбюро. До 1933 г. Сталин рассматривался как безусловный партийный лидер, но без каких-то особых титулов. Он являлся лишь первым среди равных, и роль его отмечалась так: «под руководством партии большевиков и ее вождя товарища Сталина»4. Тем не менее в 1929-1933 гг. был заложен фундамент для дальнейшего развития культа5.

Он начал расцветать в середине 1933 г. — в это время генсека порой уже именовали «любимым Сталиным». Тогда же художник Герасимов написал знаменитый портрет Сталина на XVI съезде партии. Вскоре портреты Сталина и других вождей стали печататься в промышленных масштабах. На XVII съезде в январе 1934 г. имела место настоящая вспышка культа личности. В начале года, накануне съезда, в партийных рядах заговорили об исторической роли и миссии Сталина. Начало этому положила хвалебная статья Радека «Архитектор социалистического общества». На Московской партийной конференции Каганович сказал: «Роль товарища Сталина еще ждет широкой и глубокой оценки. Мы не только знаем об этой его роли, но чувствуем ее, она в нашем сердце и в душе». В Грузии Берия рассказал членам местной партийной организации, что будет учрежден институт Сталина для «отображения реальной картины гигантской роли Сталина в нашем революционном движении». На съезде льстивые речи в честь вождя произносили даже его оппоненты, и это стало поворотным пунктом во взглядах людей на Сталина. Эмигрантский журнал «Социалистический вестник» писал в феврале, что «за последнее время произошел несомненный перелом в отношении к Сталину»6.

После съезда ясно наметились основные характеристики культа. Гилл определяет их следующим образом: во-первых, подчеркивалась связь Сталина с Лениным; во-вторых, достижения в любых сферах жизни непременно связывались с именем Сталина; в-третьих, всем предписывалось изучать его литературные труды; наконец, в-четвертых, прокламировалась его связь с народом7. Газеты без конца цитировали Сталина. Генсек, прежде бывший почти затворником, теперь стал чаще появляться на публике. Например, широкую известность приобрела его встреча с экипажем ледокола «Челюскин» и пилотами, которые принимали участие в его героическом спасении, когда «Челюскин» затонул весной 1934 г. Популяризация личности Сталина сопровождалась публикациями идеализирующих его био

139

графических материалов (часто фальшивых), призванных показать, как он достиг величия, несмотря на скромное происхождение8. Однако в 1934 г. его все еще изображали вождем партии и пролетариата.

Смерть Кирова послужила еще одним поворотным моментом в интерпретации образа Сталина. Во-первых, последовал запрет на негативное изображение вождя, а во-вторых, усилилась популяризация образа Сталина и его соратников, которые были представлены «вождями народа». 5 февраля 1935 г. исключили из партии члена одного обкома, вспомнившего в своем выступлении нелестную характеристику Сталина в ленинском «завещании»9. Начиная с 1935 г. в обращениях к Сталину в обязательном порядке следовало употреблять самые велеречивые обороты. Молодой писатель А. Авдеенко описал, как на деле проводился этот новый тщательно спланированный курс. Вскоре после своего выступления перед интеллигенцией в Свердловске он беседовал с Мехлисом, одним из главных создателей сталинского культа. Авдеенко закончил выступление словами «спасибо тебе, советская власть». Мехлис похвалил его речь, но посоветовал не отделять советскую власть от Сталина, объяснив, что «советская власть — это прежде всего сам Сталин. Мы должны благодарить его в особенности за все хорошее, что было и что еще будет достигнуто нашей страной»10.

Средства массовой информации задавали общую направленность этому почитанию, все активней восхваляя сталинский гений, муд-рость и пророческие способности. Однако при таком типе низкопоклонства всегда существовала опасность отчуждения от народа. Так же было и в Германии, когда создатели культа Гитлера осознали, что «восхваление гитлеровской многосторонней "гениальной" натуры... может грозить умалением "человеческих качеств" "народного канцлера"». Поэтому Геббельс одновременно попытался создать образ простого лидера, тесно связанного с народом11. В Советском Союзе так же намеренно начали культивировать более «народный» образ Сталина. Новым имиджем наделили не только самого Сталина, но и всех остальных вождей, стараясь продемонстрировать, что они близки к народу, насколько это возможно. Очевидная смена тона видна в информсводке Угарова (второго секретаря Ленинградского обкома) по поводу подготовки ко Дню Конституции 6 июля 1935 г.: «Этот праздник должен быть организован совершенно иным способом, нежели в предшествующие годы. Политические разъяснения должны быть организованы таким образом, чтобы люди почувствовали, будто это сами советские руководители приходят к ним [курсив мой] и рассказывают о достижениях советской демократии»12.

Новый подход к культу личности стат широко использоваться в пропаганде. В частности, это выразилось в форме встреч Сталина

140

с народом в Кремле на торжественных мероприятиях. Стахановцы, делегации из союзных республик и жены командиров Красной армии приезжали со всех краев СССР, чтобы принять участие в этих празднествах. Это были театрализованные представления, во время которых появление Сталина и его обращение с приветственными словами к собравшимся вызывали взрыв энтузиазма и нескончаемые аплодисменты. Встречи широко освещались в прессе, часто печатались рассказы о личных переживаниях их участников, от которых требовалось выразить чувства благоговения и потрясения от своего пребывания рядом с вождями.

С 1935 г. также берет начало практика визуального отображения близости Сталина к народу. Самые известные фотографы того времени запечатлели, как он крепко обнимал 12-летнюю таджикскую девочку и беседовал со стахановкой Марией Демченко13. Это была часть стратегии, показывающей вождей защитниками слабых (возможно, неслучайно, что на обеих фотографиях фигурируют женщины). В том же году Сталин, утверждаясь в роли заботливого отца, обратил свое внимание на «маленьких людей». Конкретно это произошло 4 мая, когда он заявил, что кадры надо беречь и руководители должны уделять внимание всем работникам, как занимающим важные должности, так и рядовым14. В последующие годы эта тема приобретет еще большую значимость, хотя подобный образ «отца семейства» неизбежно конкурировал со «сверхчеловеческими», харизматическими чертами вождя.

В 1936-1937 гг. культ достиг своего апогея. Один доклад местной партийной организации о попаганде культа в августе 1936 г. ярко рисует приобретенный ею экстремизм: «Во время агитации и пропаганды в печати надо больше популяризировать вождей, а любовь к ним должна быть взлелеяна и внедрена в массы, равно как и безграничная преданность; особенно необходимо взращивать невероятную любовь к товарищу Сталину и другим руководителям среди детей и молодежи, насаждать советский патриотизм, приводя их к фанатичной любви и готовности защищать товарища Сталина и нашу социалистическую родину [курсив мой]»15.

Следуя приказу насаждать «фанатичность», средства массовой информации наделяли Сталина разнообразными эпитетами, привычно свидетельствующими о том, что он «великий вождь», «отец народов», «мудрый кормчий», «гений нашего времени», «титан мировой революции» и т. д. Символический и мифический характер культа становился все более очевидным. В поэмах и фольклоре на языках национальностей, населяющих СССР, Сталин восхвалялся при каждом удобном случае, исторические полотна изображали героическое и по большей части мифическое прошлое великого вождя.

141

Подчеркивалась роль Сталина как «творца»: его именовали «творцом Конституции», «творцом народного счастья». Как указывает Кларк, его образ был во многом сродни «художнику-пророку»16. Интересно, что это сравнение можно найти и у Пастернака: наиболее известное его стихотворение в духе культа, опубликованное 1 января 1936 г. в «Известиях», называлось «Художник»; в нем проводилась параллель между ролью поэта и ролью Сталина. Сталина также нередко представляли источником вдохновения для других: «Забота вождя о каждом человеке и его любовь ко всем людям — вот что помогает людям жить и окрыляет их»17.

Еще один образ — Сталина-героя — возникал в повествованиях о его идеализированном прошлом, где он изображался борцом за революцию, с безграничной отвагой преодолевающим огромные трудности. Такая мешанина идей культа, очевидно, объясняется попытками поместить его в русло традиционных фольклорных сказаний. Сталин, иногда вместе с другими своими соратниками, наделялся чертами героя русских былин, богатыря: «Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе, Калинин и другие — друзья, товарищи по оружию, ученики великого Ленина, могучая дружина богатырей коммунизма: они неотлучно стоят на капитанском мостике великого советского корабля, следующего верным курсом»18.

Пропаганда никогда прямо не сравнивала Сталина с богом, но, тем не менее, приписывала ему определенные божественные качества. В частности, его часто называли «солнцем», особенно в культовом фольклоре19. Его образ «творца» также подразумевал божественную сущность. Вошло в обычай благодарить Сталина за жизнь, как бога: «Ты создал нашу жизнь — / Мы живем счастливо... / О, спасибо тебе, Сталин, / За такую жизнь!»20 Иногда о нем писали чуть ли не как о Христе, как свидетельствуют слова его биографа Барбюса, напечатанные в «Правде» и использованные в предвыборной кампании 1937 г.: «Вы не знаете его, но он знает вас. Он думает о вас. Кто бы вы ни были, вы нуждаетесь в таком друге»21. Всеведущий, всевидящий отец Сталин изображен в стихах Лебедева-Кумача того же времени:

И так повсюду. В цехах, в забоях, В Армии Красной, в детском саду Смотрит он...

Глядишь на портрет — и будто он знает Работу твою и кладет на весы: Плохо работал — он брови сдвигает, А хорошо — улыбнется в усы22.

Представление о божественной, сверхчеловеческой природе Сталина отражено в визуальных формах пропаганды, где он предстает

142

гигантом, довлеющим над толпами маленьких фигурок людей, смотрящих на него снизу вверх.

В 1937 г., в связи с двадцатой годовщиной революции, отношения Сталина с Лениным стали подаваться в новом свете: теперь оба вождя изображались равными фигурами, играющими одинаково важную роль. В речи Молотова, посвященной празднованию, особо подчеркивалась личность Сталина как воплощение «морально-политического единства народа». Таким образом, генсек превратился в символ нации23. Ассоциация патриотических чувств со Сталиным становилась все более важной чертой его культа в предвоенные годы.

В течение 1938 г. история, наконец, была полностью переписана, что нашло свое отражение в публикации и пропаганде «Краткого курса истории ВКП(б)», канонического пособия по истории партии, под редакцией Сталина, с «правильным» толкованием единственно верного взгляда на прошлое как партии, так и всей страны. Однако, несмотря на торжественное празднование 60-летия Сталина в 1939 г., в период с 1939 по 1941 г. культ личности слегка пошел на спад. Сталин отошел на второй план, а Молотов выдвинулся на первый24. Этот

факт был подчеркнут в 1940 г. на праздновании дня рождения генсе-

9е;

ка, когда его назвали «крупнейшим деятелем партии» . Культ как «официальная культура»

Весь феномен культа демонстрирует множество черт, типичных для гегемонной культуры в авторитарном обществе, как их описывает Бахтин: серьезность, аскетизм, иерархичность, ощущение собственной вечности26. Особенно заметна серьезность культа, его сакральный характер. Бахтин пишет: «Серьезность в классовой культуре официальна, авторитарна, сочетается с насилием, запретами, ограничениями. В такой серьезности всегда есть элемент страха и устрашения»27. Над сакральным нельзя шутить, поэтому смех над вождями рассматривался как контрреволюционное выступление. В одном партийном отчете говорилось: «Анекдоты о вождях могут постепенно притупить революционную бдительность, если к ним относиться с сочувствием. Рассказчиком анекдотов может оказаться меньшевик, троцкист, классовый враг»28.

Официальный сатирический журнал «Крокодил» никогда не позволял себе шуток про вождей. В тех редких случаях, когда высшие руководители появлялись на его страницах, шутили над кем-нибудь еще, а не над ними. Например, в декабре 1934 г. журнал напечатал фотографию смеющегося Кагановича под полушутливым заголовком: «Самый активный прораб московского строительства... На страницы "Крокодила" заглянул, чтобы высмеять тех, кто не верит в превраще

143

ние Москвы в образцовую социалистическую столицу»29. Сатира на лидеров была запрещена, и, когда в январе 1935 г. выяснилось, что П. Корнилов использовал карикатуры 1917 г. на Ленина в качестве наглядного материала на своей лекции в Академии художеств, органами НКВД и обкомом это рассматривалось как дело первостепенной важности30. У газет возникали проблемы, если их передовицы имели двусмысленное заглавие с возможным комическим подтекстом, например: «Справились без товарища Сталина». Особенно тяжко приходилось, если тот или иной вождь имел достаточно распространенную фамилию, в связи с чем могли появиться заголовки вроде «Троцкист Хрущев исключен из партии»; «Призовите Ворошилова к порядку и научите его работать»31.

Важной стороной культа являлся полный запрет на освещение личной жизни лидеров, или, как называет ее Бахтин, «материально-телесное начало»32. Из-за харизматической таинственности их работы вождей следовало изображать людьми исключительными, стоящими выше повседневности, в которой человек ест, пьет, имеет семью. У этих людей, преданных партии и советскому государству, частная, «человеческая» сторона жизни была сведена до минимума. Иногда в прессе появлялись фотографии Сталина на отдыхе с дочкой Светланой, но они сразу же бросались в глаза по причине своей редкости33. И наоборот, публичные «человеческие» аспекты личности вождя усердно пропагандировалось, например, Сталин постоянно изображался «отцом своего народа»34.

Культ базировался на представлении о непреложном пространственно-временном порядке. В нем преобладали строгие иерархические принципы. Сталин стоял на вершине пирамиды, напоминающей феодальную. 1934-1941 гг. были периодом не только культа его личности, но и культа людей из всех слоев общества — от стахановцев до писателей и летчиков. Культ Сталина представлял собой лишь однин аспект всеобщей концентрации внимания на выдающихся и героических личностях35. Ниже культа Сталина существовали другие маленькие культы партийных вождей, некоторые из них пользовались официальной поддержкой. Соратники Сталина, особенно Ворошилов, регулярно фигурировали в СМИ, в их честь также звучали поэтические дифирамбы. Города, горы, пароходы, одним словом все, чему можно дать название, носили имена членов Политбюро. В некоторых регионах страны почитали собственных, местных начальников: в Ленинграде Кирова или Жданова, в Москве Кагановича36. Язык, с помощью которого славили этих меньших вождей, в точности копировал язык культа Сталина, например, Киров в 1933 г. стал именоваться «любимым» одновременно со Сталиным.

144

Такой порядок вещей представлялся вечным, постоянным и неизменным. Он был ретроспективен, консервативен, ориентирован на собственную историю и традицию. Он являл собой антитезу революции37. Неожиданная смерть становилась причиной серьезного нарушения этого порядка, поскольку смерть уравнивала всех, ломала иерархию, служила символом перемен. Победить ее можно было только путем спешной ритуализации, когда вождя вносили в иерархический пантеон богоподобных, уже умерших лидеров. Так, Кирова, вождя хоть и важного, но не выдающегося, наделили героическим статусом мученика. В первую годовщину его смерти Сталин послал телеграммы в местные партийные организации, в которых потребовал «показать товарища Кирова одним из величайших руководителей нашей партии, трибуном нашей партии, любимым всеми трудящимися СССР»38. После этого каждый год «кировская годовщина» становилась частью ритуала официальной культуры. Так его смерть парадоксальным образом укрепила пространственно-временной порядок официальной культуры.

В какой степени официальные образы вождя согласовывались с народными представлениями о лидере (или лидерах) страны? В последующих двух главах будет рассмотрено отношение народа к этой пропаганде. В гл. 10 исследуется изображение лидеров в позитивном свете, а в гл. 11 — в более негативном (с точки зрения властей). Официальная пропаганда культа никого не оставила равнодушным. Люди выбирали некоторые ее элементы, отвергая или игнорируя другие; они принимали те ее стороны, которые служили их собственным целям; низводили ее до своего уровня, приводя в соответствие с собственными предубеждениями; искажали ее суть, прямо критиковали или подрывали косвенным образом.

Глава 10. Положительное отношение к вождю и культу вождя

Официальная пропаганда культа постоянно видоизменялась и приобретала разнородные, порой противоречивые значения. Поэтому неудивительно, что люди, используя этот дискурс, выбирали разные его элементы соответственно своим проблемам, нуждам и личным взглядам на руководство страны. Последующий анализ основан преимущественно на позитивном образе лидера в письмах людей. Для нашего исследования использованы письма главным образом потому, что они обычно носят более личный характер и меньше подражают пропаганде, чем замечания, воспроизведенные в спецсообщениях о настроениях народа и газетных статьях. Можно выделить три главных типа дискурса: во-первых, вождя представляют как благодетеля нации; во-вторых, вождь позиционируется как защитник народа в «традиционном» понимании; в-третьих, вождь изображается как харизматическая личность. Во многих случаях эти три типа смешиваются, но здесь автор будет их рассматривать по отдельности.

Вождь как благодетель

Отношение к вождю как к благодетелю редко наблюдается среди тех социальных групп, которым главным образом и посвящено данное исследование. Своим благодетелем Сталина считали в основном люди, которые улучшили свой уровень жизни в тот период и отождествляли себя с режимом и проводимой им политикой. В эту группу входили многие стахановцы, некоторые солдаты, представители новой молодой интеллигенции и выдвиженцы, которые продвинулись по карьерной лестнице и заняли руководящие посты1. Часто имея низкое социальное происхождение, они добились власти и высокого социального положения и охотно выражали свою благодарность Сталину и одобряли те достижения, к которым пришел СССР под его руководством. Они хорошо владели советским официальным языком. В особенности отличались солдаты, которые прекрасно усвоили новую фразеологию благодаря интенсивной идеологической обработке личного состава Красной армии. Письма солдат, перлюстрированные цензурой, полны выражений благодарности и преданности вождям. Солдаты писали родным и вряд ли учитывали цензуру. В противном случае почти все они употребляли бы одни и те же выражения, а это не так.

Один солдат писал своему брату, тоже солдату, уговаривая его усердно учиться и работать: «Изучай внимательно законы и будь го

146

тов применить их в каждодневной жизни, будь безукоризненно дисциплинированным, будь героем. Сражайся за великое дело Ленина-Сталина»2. В другом письме выражается удивление по поводу перемен, которые произошли в СССР за последнее время, и делается вывод, что без Сталина, может быть, пришлось бы сейчас кланяться перед чужеземцами, а вместо этого можно гордиться положением своей страны3. Здесь же говорится о «горе», на которую удалось пробиться стольким людям даже с самых низов, — общий иерархический образ (непохожий на те, о которых шла речь в гл. 8), вероятно, типичный в представлениях этой мобильной группы людей. Многих из них прогресс, достигнутый за столь короткий промежуток времени под руководством Сталина, просто ошеломлял. Индустриализация и коллективизация дали ощутимые результаты, которые были очевидны для всех и вызывали восхищение. Один солдат писал, что недавно был у себя в колхозе и видел, как быстро все идет вперед и в экономической, и в политической жизни. Он чистосердечно желал всеми силами с честью выполнять задуманное «Владимиром Ильичом и его последователем И. В. Сталиным»4.

Сталину были благодарны не только те, кто продвинулся вверх по иерархической лестнице, как, например, солдаты, но также, разумеется, и их родственники, получившие выгоду от этого косвенным путем. Как уже отмечалось, простые люди высоко ценили образование5, о чем свидетельствует, например, письмо 1939 г. от 65-летней неграмотной женщины Калинину (написанное ее сыном), в котором она выражала свою признательность за то, что все ее сыновья получили образование и сделали карьеру: «Я хочу выразить свои чувства: я живу очень хорошо и думаю, что буду жить еще лучше. Почему? Потому что живу в эпоху Сталина. Пусть Сталин живет дольше меня!.. Все мои дети уже получили или еще получают образование, спасибо государству, и я бы хотела поблагодарить партию и лично товарища Сталина, так как он, вместе с Лениным, открыл дорогу нам, простым людям... Я, старая женщина, готова умереть за Сталина и за дело большевиков»6.

Хотя данное исследование посвящено главным образом простым рабочим и крестьянам, важно отметить, что большое число представителей интеллигенции, в том числе творческой, восхищались Сталиным7. Особенно после 1934 г. его воспринимали как примирителя. Многие люди получили непосредственную выгоду от проводимой им политики. Писателям и художникам рукоплескали, их награждали Сталинскими премиями, предоставляли им дачи и другие материальные блага. Остальные считали, что индустриальный прогресс, инициируемый Сталиным, необходим и выгоден для страны, и поддерживали антифашистскую политику СССР (до 1939 г.). Константин

147

Симонов был одним из таких людей. Его воспоминания о Сталине в эпоху 1930-х гг. написаны в положительном духе. Он задается вопросом: «Что же хорошее было связано для нас, для меня в частности, с именем Сталина в те годы?» И отвечает: «А очень многое, почти все, хотя бы потому, что к тому времени уже почти все в нашем представлении шло от него и покрывалось его именем. Проводимой им неуклонно генеральной линией на индустриализацию страны объяснялось все, что происходило в этой сфере. А происходило, конечно, много удивительных вещей. Страна менялась на глазах... Сметая все с пути индустриализации, Сталин проводил ее железной рукой. Он мало говорил, много делал, много встречался по делам с людьми, редко давал интервью, редко выступал и достиг того, что каждое его слово взвешивалось и ценилось не только у нас, но и во всем мире»8.

М. Горький, И. Эренбург, А. Твардовский, А. Авдеенко, И. Бабель, Л. Сейфуллина и множество других писателей заявляли о своей поддержке Сталина9. Даже Пастернак, Булгаков и Мандельштам, казалось, восхищались некоторыми аспектами его руководства10.

Традиционный образ защитника народа

В отличие от вышеперечисленных привилегированных групп, множество простых рабочих и крестьян приветствовали другие стороны официально провозглашенного культа, и в особенности его традиционные патерналистские черты. Представление лидера страны как отца было долгое время частью народного политического дискурса в России. Царь был батюшкой, и крестьяне привыкли обращаться к нему со своими жалобами11. Эта тенденция продолжалась и в советский период, когда простые люди адресовали Ленину, Сталину, Калинину и другим руководителям просьбы о защите, используя при этом патерналистский язык12.

Факты свидетельствуют, что они применяли его спонтанно. Еще до того, как термин «отец народов» стал официально употребляться в пропаганде культа личности, люди называли Кирова «отцом». Например, некоторые рабочие в связи со смертью Кирова говорили, что они «осиротели». Другие призывали Кирова позаботиться о них. Однажды неких рабочих поселили в новые дома без света и воды. Они написали Кирову, и через два дня он пришел к ним, навестил каждую семью, «как отец», поинтересовался их жизнью, и еще через три дня все у них пришло в норму13. В середине 1930-х гг. язык этот стал неотъемлемой частью пропаганды, но некоторая стихийность в его использовании, по-видимому, наблюдалась и в дальнейшем. Люди обращались к Сталину и другим лидерам, называя их «дядя» или «батюшка», то есть используя термины, которые никогда официаль

148

но не употреблялись. Так, когда в 1940 г. закрывали одну церковь, собралась группа женщин, кричавших, что пойдут к батюшке Сталину, который позволит им сохранить церковь, а все, что здесь творится, происходит по произволу местного советского начальства14.

Этот пример показывает, как простые люди обосновывали свои обращения в высшие инстанции не только с помощью слов, которые используют дети по отношению к родителям, но также ссылаясь на некомпетентность и злоупотребления местной власти. Все это ясно прослеживается в письмах и петициях, которые играли важную роль в русской и советской культуре. Фриз указывает на связь с царским периодом: «Прошения и петиции были обычным явлением в русской политической культуре, обеспечивая частичную замену народного представительства и живую связь между царем и людьми, бытовавшую еще со средних веков»15. В советский период петиции также оставались одной из немногих возможностей, позволявших простым людям обращаться непосредственно к вождям, поэтому в них содержится огромное количество информации о том, какими люди представляли своих вождей.

Вожди получали миллионы прошений, и работа с ними занимала основную часть их рабочего времени. Количество писем, приходивших Жданову, стремительно росло. В 1935 г. он каждый месяц получал в среднем 1 ООО писем, в 1938-1940 гг. - до 5 000-7 000. В иные месяцы бывало и свыше 10 000 писем (например, в декабре 1937 г., в марте 1938 г.)16. Письма распределялись примерно на пятьдесят категорий, такие, например, как: «о восстановлении членства в ВКП(б)», «просьбы о получении жилья», «по поводу материальной помощи». Секретариат посылал их специалистам из ответственных органов, которым вменялось в обязанность рассмотреть их содержание (жалобы или предложения) и отчитаться о выполнении перед обкомом. Таким образом, предполагалось, что вмешательство вождя или, по крайней мере, секретариата может привести в движение неповоротливые колесики бюрократического аппарата.

Стоит сравнить язык советских петиций с петициями, написанными при царском режиме. Последние были похожи друг на друга, поскольку форма, по которой составлялись петиции царю, следовала строгим правилам, разработанным в соответствии с правительственным указом17. Труд Волкова, посвященный лексике челобитных XVII в., освещает шаблоны составления петиций. В частности, он анализирует «эмоционально-выразительную» часть челобитных. Сюда относится обращение, характеризующее вассальную природу взаимоотношений между подателем челобитной и царем, в котором царь наделялся льстивыми и угодливыми эпитетами, такими, как «благородный», «милосердный», себя проситель называл «бедный, обни

149

щавший», «сирота», а свое положение определял как «безнадежное», «отчаянное». Сама петиция часто сопровождалась комментариями о том, какие печальные последствия наступят в случае, если просьба не будет удовлетворена; например, иногда намекалось на возможную смерть просителя18. Более поздние петиции не слишком отличались от этого образца. В челобитных XIX в. также льстили царю, указывали на зависимость просителя от него, перечисляли свои беды и заканчивали твердым убеждением, что лишь один царь может спасти положение. Ниже даны два примера стиля челобитных 1859-1860 гг.:

«Мы, несчастные, испытываем такие горести, что невозможно их больше терпеть, и это подвигло нас, крестьян... обратиться за помощью к нашему великому государю, кроме которого нет никакого защитника до нас...»

«Великий государь, ни к кому, как к тебе, прискорбны наши страдания и наши жалобы... все, что [в нашей просьбе] написано, мы не смеем говорить никому: ни местному начальству, ни духовнику нашему...»19

Важно отметить, что податели прошений часто критиковали местных чиновников, одновременно показывая, что последняя надежда для них — это царь, таким образом увековечивая картину «добрый царь — плохие министры»20.

Язык советских писем и прошений похож на его дореволюционный аналог, хотя между ними все же есть большая разница. В то время как прошения царю составлялись по одной схеме, для писем к вождям не существовало определенного образца. В результате они гораздо менее стандартные и формальные. Тем не менее некие единые правила прослеживаются в текстах многих советских писем и заявлений, часто напоминая стиль писем царского режима, хотя советские письма отличаются прежде всего тем, что написаны на «советском» языке.

Форма обращения к вождю являлась первым стереотипным элементом письма. Это обращение определяло отношение между просителем и адресатом. Хотя некоторые письма начинались просто: «Дорогой товарищ Жданов/Сталин» или даже «товарищ Жданов!», множество других людей рассматривало обращение как способ выразить вождю свой восторг и преданность. Иногда авторы писем прямо подчеркивали статус адресата: «Я обращаюсь к вам, как к своему вождю»21, в других случаях, особенно под возрастающим влиянием пропаганды, они использовали гораздо более экспансивные официальные эпитеты, принятые в эпоху культа личности: «Здравствуйте, дорогой товарищ Сталин! Наш любимый вождь, учитель и друг всей счастливой советской страны!»; «Дорогой наш, славный и хороший Михаил Иванович Калинин!»; «Наш высокоуважаемый земляк и ру

150

ководитель всего СССР, товарищ М. И. Калинин!»; «Здравствуйте, друг и лучший руководитель нашей страны, М. И. Калинин!»; «Дорогой вождь трудящихся мира» (письмо адресовано Сталину); «Наш великий вождь и учитель и мой дорогой отец И. В. Сталин»22. Эти обращения, особенно с употреблением слова «отец»23, не только подчеркивали могущественное положение получателя и, следовательно, сопутствующую ответственность за благополучие его «детей», но также применялись с целью произвести сильное эмоциональное впечатление на адресата.

Эта четко рассчитанная игра на эмоциях адресата была самой поразительной чертой петиций. Можно заметить, что попытки умилостивить вождей делались не только с помощью тщательно продуманных вышеперечисленных льстивых эпитетов, но также путем подчеркивания особых способностей и авторитета вождя: «Вы умнейшие вожди нашего правительства и политики советской власти»; «Вы человек высочайшей культуры»; «Я обращаюсь к вам, как к лидеру политической жизни нашего Союза и как к человеку, на чей авторитет я могу рассчитывать при решении моей проблемы»24. Подобным же образом во вступительной части прошения перечислялись и моральные качества лидера, особенно его гуманизм, отзывчивость и забота о процветании народа25.

Обращение часто сопровождалось некоторыми извинениями или оправданиями за то, что письмо написано. Чтобы умилостивить адресата, проситель напирал на то, что вождь — единственный человек, способный разрешить проблемы отправителя: «Я обращаюсь к вам по принципиальным вопросам как к руководителю Ленинградской партийной организации, а по личным вопросам, потому что вы единственный человек, который может помочь»; «Лишь вы один, дорогой и уважаемый товарищ Жданов, можете помочь мне в этом деле»; «Никто кроме вас в Ленинграде не может помочь мне найти правду»26. Автор часто указывал, что, перед тем как обратиться к вождю, пробовал решить свою проблему по-другому («Мы вынуждены обратиться к вам за помощью, потому что нигде не смогли найти поддержку нашей борьбе»; «Только после того, как я перепробовал всевозможные пути и средства, которые только существуют, я решил побеспокоить вас моей просьбой»27), что он знает о занятости вождя («Я знаю, что у вас огромное количество работы, но...»; «Я понимаю, что у вас страшно много работы и при всем вашем старании вы не можете уделить внимание еще и каждому отдельному лицу, но...»28

Объясняя, почему он возлагает на вождя решение своих проблем, при этом ссылаясь на его исключительно могущественное положение, автор письма применяет более сильные эпитеты, показывая свою совершенную беспомощность и беззащитность. Часто стиль пи

151

сем становится почти истеричным, с намеками на смерть и болезнь просителя: «Вам пишет совершенно загнанный человек, стоящий на грани всеобщей катастрофы его жизни»; «Я умоляю вас, как наиболее отзывчивого товарища, помочь мне в безнадежной ситуации, которая заставляет меня думать о смерти»; «Я бы никогда не подумал, что посмею беспокоить вас своими личными вопросами, но похоже, что я оказался, как говорится, в полном тупике, поэтому я решил обратиться к вам за помощью, тем более, что в настоящий момент мне неоткуда ждать больше поддержки, и я нахожусь в труднейшем положении как с нравственной, так и с физической стороны»29.

Вполне возможно, что авторы прошений действительно стояли на пороге смерти или болезни, но также возможно, что такой стиль языка, беспорядочный набор слезливых выражений, использовался преднамеренно с целью вызвать сочувствие адресата.

Сходство перечисленных элементов в советских письмах и прошениях с их дореволюционными аналогами очевидно. Тем не менее правила написания официальных прошений не передавались автоматически из поколения в поколение. Они просто видоизменялись в соответствии с новой ситуацией. Почему этот тип дискурса сохранился и в советский период? Очевидно, некоторые структурные особенности царской политической системы остались и даже усилились в советский период — в частности, центрально-периферийное разделение страны, отсутствие эффективных представительных институтов и даже более раздутый управленческий бюрократический аппарат, доступа к которому простые люди почти не имели. Обращение напрямую к вождю было зачастую единственным способом пробиться сквозь канцелярщину, и именно для этого применялись различные приемы, такие, как в вышеприведенных примерах, когда люди пробовали вызвать эмоциональный отклик адресата в ответ на свои письма, умилостивить вождя, пользуясь лексикой культа и упирая на «беззащитность» «маленьких людей». В конце концов, сам Сталин в 1935 г. дал понять, что работники бюрократического аппарата коррумпированы и злоупотребляют служебным положением, а великий отец Сталин всегда на стороне народа.

Поэтому в многочисленных петициях недвусмысленно заявлялось о преданности вождю и критиковались отдельные партийные работники и различные нарушения на местном уровне, то есть существовала та же самая практика, что и при царе. Нижеследующие примеры из писем людей обрисовывают ситуацию в колхозах, однако похожие высказывания касались всех аспектов советской жизни:

«Дорогие вожди, вы видите очень слепо, вы только слышите на разных всякого рода съездах, совещаниях какое-то количество всем

152

довольных людей в лице делегатов, а также вся наша пресса втирает вам очки о колхозной деревне».

«Мы считаем, что вы и тов. Сталин не знают, что колхозники живут столь плохо. Мы считаем, что наши деревенские коммунисты вас обманывают, возможно, что они даже пишут вам о том, что колхозы процветают, потому что еще осталось множество коммунистов... у которых хоть и есть партбилет, но на деле они являются вредителями».

«Управление колхозом такое, что мы не можем жить богато. Колхозное управление часто не исполняет указов дорогого товарища Сталина, который действительно заботится обо всех нас, за что ему спасибо»30.

К каким выводам о восприятии народом культа вождя можно прийти, изучая язык писем? Он свидетельствует, что популистские, патерналистские аспекты культа отвечали представлениям народных масс и что «традиционные» концепции, воплощенные в культе, были с готовностью приняты и использованы людьми. Однако этот тип языка сам по себе не показывает, в какой степени советские граждане поклонялись Сталину и его соратникам, так же как петиции царского периода не объясняют, был ли русский крестьянин монархистом или нет, как убедительно доказывает Филд31. Довольно схематизированная форма языка заставляет предположить, что кое-кто мог рассматривать ее как необходимое средство, чтобы достичь определенных рациональных целей и не показаться при этом покушающимся на статус-кво32.

Люди также, возможно, считали, что цитирование слов вождей в письмах может сослужить важную службу в их дальнейшей борьбе с местными властями. «Присвоение» официального дискурса не обязательно свидетельствует о приверженности культу и преклонении перед изречениями вождей. Скорее, это обоснованные и эффективные способы протеста, применяемые для того, чтобы «встряхнуть» должностных лиц. Так, вскоре после высказывания Сталина в мае 1935 г. о том, что «кадры решают все», милиционеры пожаловались Жданову, что им приходится работать по 16-18 часов в сутки без обеда за маленькую зарплату. Заканчивали они свое письмо выражением надежды, что «после блестящей речи товарища Сталина» Жданов примет меры, чтобы им помочь. Он действительно поручил расследовать обстоятельства, изложенные в письме33. То же самое произошло и в случае с задержкой зарплаты инженерно-техническим работникам на фабрике «Красногвардеец». Один из них заявил: «Товарищ Сталин говорил о необходимости беречь кадры, а нам зарплату каждый месяц задерживают». Протест возымел действие: «великодушный отец» Жданов вмешался и призвал виновных к ответу34.

153

Харизматический лидер

В отличие от «традиционного» образа вождя, представление о нем как о харизматическом лидере, насаждавшееся пропагандой, вызывало гораздо меньший отклик среди широких масс, по крайней мере в рассматриваемый период. Гордон и Клопов утверждают, что Сталин воспринимался как «харизматический вождь, полубог, наделенный сверхчеловеческими способностями и сверхчеловеческой мудростью. Для десятков миллионов людей... он был символом родины, советской власти, социализма»35. На самом деле отношение к Сталину как к полубогу в письмах людей обнаруживается относительно редко: лишь небольшая их часть содержит выражение фанатичной любви к нему и к другим лидерам36. Однако потребность в создании из вождей икон или символов, о которой упоминают Гордон и Клопов, по всей видимости, была распространена шире.

Вклад низов в канонизацию вождей заметен в народном обращении с их изображениями. Власть сама поощряла обычай носить портреты руководителей наподобие икон во время демонстраций, вывешивать их на почетном месте, но то, как именно люди следовали этому обычаю, свидетельствует о процессе взаимопереплетения официальных и народных ценностей. Некоторые помещали портреты вождей в рамы от икон, ставили их рядом с иконами святых, даже молились и крестились на них37. Отношение к портрету вождя как к святым ликам в христианской традиции, будто бы воплощающим в себе духовную силу, было стихийным проявлением чувств низов, а вовсе не политикой, продиктованной сверху. Партийные агитаторы в сводках пытались представить подобную практику в негативном свете, подразумевая, что люди нежелательным образом искажают основные официальные идеи. В частности, был один случай, когда безбожник посетил колхозника, рыбака, и тот показал ему сарай, где хранились рыболовные принадлежности и висел портрет Гамарника. На вопрос безбожника, зачем он тут, колхозник ответил, что раньше на его месте висела икона святого Николая, и это помогало ловить рыбу, а теперь, с этим портретом, стало труднее38. Видимо, рыбак рассматривал портрет как потенциальное средоточие сверхъестественных сил. И после того как он не смог помочь, авторитет вождя, вероятно, сильно упал в глазах рыбака.

Превращение вождя в икону активно поощрялось властями, но и людям не казалось чем-то противоестественным, во всяком случае некоторым, имевшим собственные соображения по поводу того, как прославлять вождей. Множество идей популяризации вождей, предложений устанавливать им статуи, переименовывать площади в их честь или как-нибудь по-другому воздавать им почести выдвига

154

лись снизу. После смерти Кирова последовали, по всей видимости, стихийные предложения называть в его честь площади, детей и так далее, а также воздвигать ему памятники. Люди заявляли, что Киров равен Ленину, а многие спрашивали, почему их «дорогого товарища Кирова» забрали в Москву, требуя похоронить его в специальном мавзолее в Ленинграде39. Практически все желали увидеть его тело в торжественной обстановке, этого требовали даже «отсталые» рабочие и интеллигенция, которые до этого никогда не ходили на демонстрации и митинги. В Эрмитаже — гнезде реакционеров и «бывших» — и то нашлось 270 человек, страстно желавших попрощаться с телом, — вдвое больше числа тех, кто до этого принимал участие в каких-либо политических мероприятиях40. Согласно секретной информсводке, подготовленной для начальника ленинградской милиции, во дворце Урицкого, где было выставлено тело Кирова, 2-3 декабря прошло полтора миллиона человек (более половины всего населения Ленинграда), а множеству других желающих оказать Кирову последние почести не дали присоединиться к траурному шествию из-за слишком большого стечения народа. Тем, кому удалось принять в нем участие, приходилось стоять на одном месте четыре-пять часов при 4 градусах мороза, но это их не отпугивало41. Такое внимание к трупу Кирова, как и реакция на смерти Ленина и Сталина, хоть и в меньшем масштабе, свидетельствовало о мистическом, религиозном отношении к власти. Важно заметить, что лишь в 1960-е гг. простым гражданам СССР разрешили проводить гражданскую панихиду42. В рассматриваемый же период ее дозволялось совершать лишь над телами вождей, что, без сомнения, усиливало впечатление их недосягаемого превосходства над простыми смертными.

В августе 1935 г. Жданов получил письмо с жалобой, что в Ленинграде есть улицы, названные в честь террористов-народников Желябова и Перовской, но нет улиц с именами революционеров и даже ни одной улицы Ленина. Автор письма сетовал также, что статуя Ленина напротив Финского вокзала не идет ни в какое сравнение со статуями Петра I и Екатерины П. Разумеется, Жданов с этим согласился, наложив в конце письма резолюцию: «На повестку дня в бюро»43. В 1936 г. Калинин получил письмо с предложениями создать музеи Сталина и Ворошилова, а также построить Дом Ленина на Красной площади44. Один человек, знавший Жданова еще ребенком, сообщил ему в 1935 г. в письме, что начал писать «сказку для детей, в которой главного маленького героя будут звать Андреем, а сказка будет про его приключения»45.

В 1939 г. на XVIII съезд партии пришло письмо, утверждавшее, что партия должна соединить имена Ленина и Сталина воедино и называться «Ленинско-Сталинской Всесоюзной Коммунистической

155

партией»46. Во время обсуждения новой Конституции поступали предложения поместить на советский флаг портреты: а) Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина; б) Ленина, Сталина, Калинина, Ворошилова; в) Ленина и Сталина, — а Москву переименовать в честь Сталина47. Авторы нескольких писем в конце 1937 и в начале 1938 г. также просили, чтобы Москва была переименована в Сталинодар или Сталинград48. Одно письмо пришло от пенсионерки Е. М. Чулковой, которая уверяла, что ее мечта — «жить в Сталинодаре». «Что касается меня, то я живу тут много лет, и возможно, что и дальше жила бы себе спокойно», писала она, но, вдохновленная речью Сталина 11 декабря 1937 г. и ликующими криками избирателей, представила себе, как было бы популярно решение переименовать Москву. Она объясняла, что Ленинград ассоциируется с героическим прошлым, но эпоха победившего социализма — это сталинская эпоха: «В прекрасной столице сконцентрирован цвет научной мысли, искусств, мировых достижений; проводится массовый снос зданий в целях ее реконструкции, а ее метро, канал Москва-Волга, грандиозное сооружение Дворца Советов — все это, и многое другое, дар великого гения Сталина, то есть Сталинодар». Письмо заканчивалось стихами, выражавшими ту же мысль, но в еще более цветистой манере. Автор другого письма подобного рода также выражал желание, чтобы Москву переименовали в «Сталиндар»: «Гений Сталина это исторический дар всему человечеству, это путеводная звезда на пути к высочайшему уровню развития и подъема. Вот почему я глубоко уверен, что все рабочие мира нашей эпохи и все человечество на протяжении многих будущих веков встретят переименование Москвы в Сталиндар с радостью и удовлетворением»49.

Наряду с желанием как можно шире распространять иконы вождей, поступали настоятельные требования почестей для главного символа страны — самого Сталина. Автор письма Калинину в 1935 г. спрашивал, почему Орджоникидзе, Ворошилов и Калинин получили орден Ленина, а Сталин нет. Поскольку Сталин «великий гений, ум и сердце» и ответственен за счастье страны, значит, его следует наградить так же50. К 1939 г. культ достиг таких масштабов, что речь шла уже не об ордене Ленина. Один автор письма, желая выразить Сталину свою признательность, предлагал учредить новый орден Ленина-Сталина51. Другой призвал отметить 60-летие Сталина в декабре 1939 г. как всесоюзный праздник, заметив, что, хотя Сталин по причине своей скромности, возможно, и откажется от этого, но партия и государство должны настоять, поскольку таково желание всего народа52. Калинин получил аналогичное письмо, требующее провести внеочередную сессию Верховного Совета, с тем чтобы официально присвоить Сталину титул «Великий»53.

156

Большинство подобных предложений остались без последствий, так как выглядели слишком экстравагантными даже для крайне раздутого культа. Например, Жданов категорически отверг идею написания истории его детства, присовокупив, что «эта тема совсем не актуальна»54, а Сталин, очевидно, возражал против переименования Москвы55.

Для писем простых людей характерна не столько мысль, что вождь воплощает в себе особую духовную и психическую силу, сколько представление о вожде как об отце и защитнике народа. Тем не менее и в них встречаются свидетельства восприятия его как харизматического лидера, включая предложения по переименованию Москвы. Один из авторов писем Калинину предположительно писал ему на протяжении десяти лет и объяснял, что эти письма — его «единственная радость». Он называл Сталина «Солнце счастья» и уверял Калинина, что тот для него «как богочеловек, а И. В. Сталин, как бог». По его словам, у него была одна мечта — прикоснуться к Калинину. Очевидно, он часами сосредоточенно изучал портреты вождей, напечатанные в газетах, которые с обожанием описывал: «А вот самые последние номера "Правды" от 28 февраля, — снимок с награжденными пограничниками... Какое незабываемое лицо у вас на этом снимке, его нельзя забыть, и он все время стоит у меня перед глазами, с какой чистой любовью смотрит здесь на Вас — наше Солнце Счастья и какое здесь у него одухотворенное лицо Величайшего Гения, а за улыбку его, только одну улыбку — можно отдать тысячу жизней. А в "Правде" — от 1 марта — Ваше лицо показано только в профиль, но в нем так много чего-то хорошего, теплого, притягивающего к себе именно присущего Вам, дорогой Михаил Иванович, что трудно передать это словами. — А лицо нашего Солнца Счастья, на этом же снимке имеет совсем особенное, прямо какое-то чудесное, выражение. В особенности глаза — глаза Величайшего гения, Величайшего мудреца и мыслителя, которые как будто видят и решают судьбы целых миров и пред которыми нет никаких тайн. — Сколько мощи, сколько величия, сколько солнца, какой сверхчеловеческий разум в этих дорогих и любимых глазах»56.

Феномен культа часто представляется как массовый гипноз, как нечто совершенно иррациональное, как часть общего «психоза» того времени57. Несомненно, некоторые иррациональные аспекты действительно были ему присущи, судя, в частности, по последнему письму. Однако некоторые из «харизматических» изображений вождя, так же как представления его в роли традиционного лидера, могли использоваться в довольно рациональных целях. Разумеется, трудно выявить всю сложную мотивацию, побуждающую людей высказывать подобные мысли. Тем не менее, делая внешне невинное и

157

якобы бескорыстное предложение о том, как прославить вождя, или посылая «фанатские письма», человек мог надеяться на определенные дивиденды в будущем.

Идея «массового гипноза» — слишком упрощенное толкование, которое не объясняет все многообразие содержания официального дискурса о культе и народного отношения к этому явлению. Если вчитаться в письма, становится ясно, что миф о культе лидера воспринимался далеко не однозначно. Простые люди выбирали те аспекты языка официального культа, которые совпадали с их собственными представлениями о правителях, а другие корректировали или даже отвергали. Они также использовали официальный язык для достижения собственных рациональных целей. Хотя харизматический, богоподобный образ вождя имел своих поборников, он был не единственным и даже не главным в глазах простых людей, по крайней мере в тот период. Однако в послевоенное время опыт войны, возвышение «генералиссимуса» и смена поколений в совокупности могли привести к изменениям и упрочить в народном сознании этот харизматический облик.

Глава 11. Отрицательное отношение к вождю и культу вождя

Люди не только использовали время от времени официальный дискурс о культе вождя в своих целях, но также игнорировали, извращали, отвергали, критиковали его и даже боролись с ним всеми возможными способами. Его глубинные идеи часто не доходили до народа, а если и доходили, то в искаженном виде — либо из-за малоэффективной работы агитпропа, либо по вине самих людей, которые сознательно что-то игнорировали, а что-то истолковывали по-своему. Тем не менее были и те, кто, осознавая вездесущность культа, прямо его критиковал или нападал на него другими способами, включая подрыв его основных составляющих: важности, иерархичности и незыблемости. Некоторые также предлагали кандидатуры альтернативных вождей, хотя важно отметить, что язык, на котором они выдвигали свои кандидатуры, очень напоминал язык официального культа, и это доказывает вероятное созвучие пропаганды культа как такового народным представлениям о природе власти. Как показывают цитаты, приведенные в других местах исследования, враждебность к ней зачастую порождало лишь резкое расхождение пропагандистских заявлений с реальностью.

Безучастное отношение к идеям культа или неправильное их понимание

До середины 1930-х гг. оставались люди, не осведомленные о существовании и роли тех или иных вождей. В 1933 г. даже членов партии, бывало, исключали за незнание биографии лидеров. Например, во время чистки в Ленинградском историко-лингвистическом институте один партиец назвал Сталина «председателем СТО», но оказался не в состоянии ответить на вопрос: «Кто такой Киров?» Другой полагал, что Молотов «заведует сельским хозяйством»1. Неосведомленность о личностях вождей даже среди партийцев рассматривалась как недостаток пропагандистской работы, который был частично исправлен в последующие несколько лет, когда власти предприняли целенаправленную кампанию по популяризации вождей. Вначале она не принесла особого успеха. После смерти Кирова обнаружилось, что многие крестьяне и школьники никогда о нем не слышали. Члены партии и в 1935 г. порой не ведали о своих лидерах. Некоторые комсомольцы не могли ответить на вопрос: «Кто такой Сталин?» Студент одного коммунистического университета назвал Калинина «руководителем всех колхозов». В конце 1936 г. кое-кто из учителей

159

не знал, какие посты занимают Калинин и Молотов. Даже в 1937 г. выяснилось, что ряд колхозников не имеют представления о том, кто такой Сталин. Когда одного колхозника спросили, кто сейчас в России начальник, он ответил: «Говорят, Ильин». На самом деле Ильин был председателем сельсовета2.

Этот последний факт показывает другую сторону проблемы: пропагандистские лозунги часто доходили до людей в искаженном виде. Идея культа вождей неверно истолковывалась как культ власти в любой ее форме. Такая практика полностью противоречила официальному дискурсу, тщательно регламентировавшему наделение культовым статусом. В разное время его получали Киров, Ежов, Орджоникидзе и другие приближенные Сталина, но для региональных партийных лидеров считалось недопустимым подражать в этом центру. Публичные мини-культы стали возникать в середине 1933 г., одновременно с культом Сталина. Например, в июне 1933 г. газета Бабаевского района «Новый путь» напечатала приветствие секретарю райкома: «Да здравствует райком ВКП(б) и близкий нам колхозник, неутомимый борец за улучшение жизни колхозов товарищ Воронцов»3. В 1937 г. выяснилось, что секретаря Мурманского горкома встречали криками «Да здравствует Абрамов, вождь мурманских большевиков!», «Да здравствует стальной Абрамов!» и что во время местной первомайской демонстрации в Поддорском районе слышались возгласы: «Ура руководителю поддорских большевиков Сергею Петровичу Крылову!» В некоторых областях партийные собрания копировали парадность, торжественность и долгие аплодисменты партийному секретарю, типичные для кремлевских приемов. Местные руководители предъявляли права на все успехи своего района, подобно Сталину, которому приписывались достижения Советского Союза, соответственно процветало подхалимство4.

Февральско-мартовский пленум 1937 г. обратил внимание на эти злоупотребления и рекомендовал ответственным партийным работникам подражать «скромности» Сталина5. Тем не менее эту практику было трудно искоренить. В ноябре 1939 г. отмечалось неумеренное восхваление кандидатов на выборы в местные советы в Ленинграде. Одного кандидата назвали «вождем», за которым массы должны следовать, поскольку он ведет их к коммунизму. Другое предвыборное собрание закончилось здравицей в адрес ВКП(б) и Сталина, «взрастивших такого достойного человека, как товарищ Левченко [кандидат]»6. Подобная практика расшатывала культ Сталина (и его соратников), понижая его значение в глазах простых людей. Его культ мог восприниматься просто как одно из многих проявлений самовозвеличения, ничуть не хуже и не лучше местных культов, а его власть — как вариация одного из множества типов власти, а не что

160

то уникальное или особенное. Поэтому, полагает Фицпатрик, когда в 1937 г. начались нападки на местных вождей, кто-то из простых людей, не в силах разобраться в различных типах власти, считал, что Сталин и его соратники так же виновны, как и местные начальники7.

Важно заметить, что искажение официального языка культа распространялось не только на советских политических деятелей. Например, иногда школьники ошибочно применяли эпитеты, обычно использовавшиеся при обращении к Сталину и его соратникам, в отношении капиталистических лидеров. Проверки, проведенные Наркоматом просвещения в 1936 г. среди школьников Московской области, показали, что некоторые дети имели ошибочное представление о том, кто такой Гладстон. Говорили, что он «"вождь" рабочего класса — либерал»; «с одной стороны либерал, а с другой, вождь рабочих»; «вождь народа»8. Таким образом, Сталин и Гладстон попали в одну категорию — любопытный пример «двуликости» знаков.

Критика культа

В то время как широкие слои населения стали прямо критиковать культ личности и трактовать пропагандистские лозунги в ироническом ключе примерно с 1937 г., некоторые более информированные группы населения, включая интеллигентов, рабочих с большим стажем, членов партии и комсомола, чувствуя радикальные перемены в пропаганде, понимали абсурдность культа вождя с самого начала. Марксистское осуждение «культа личности» и теоретическое большевистское неприятие «вождизма» по-видимому, были известны некоторым людям9. Уже в 1934 г. рабочий на собрании, посвященном речи Сталина на XVII съезде, открыто выступил против того, что «все славословят Сталина, считают его богом, и никто это не критикует». Уже становилось очевидным, что отношение к Сталину приобретает религиозный оттенок. Посмертное обожествление Кирова также встретило неприятие и насмешки. Одни иронически относились к похоронам Кирова как к похоронам «второго бога», другие сравнивали портреты Кирова с иконами. Группа студентов даже организовала ерническую заупокойную службу со свечами перед портретом Кирова, сопровождая это представление антирелигиозными частушками. Широко распространенное желание прославить Кирова не было всеобщим. Некоторые полагали, что ему и без того оказывают непомерные почести. Кое-кого возмущали суммы, потраченные на увековечение его памяти10.

В начале распространения культа личности у нескольких наиболее образованных рабочих вызвало подозрение огромное внимание, которое уделялось Сталину в газетах в 1934-1935 гг., хотя ранее его

161

общественное положение было существенно ниже — он не играл особенно заметной роли в революционных и послереволюционных событиях, связанных, скорее, с такими светилами, как Троцкий, Зиновьев или Каменев11. Его неожиданное возвеличивание, переписывание истории послужили причиной жалоб на то, что ему приписываются достижения Троцкого. Сталина считали выскочкой. Протесты зазвучали громче в конце 1935 — начале 1936 г., когда культ достиг новых высот. Рабочий с Балтийского завода (с двадцатилетним стажем) после жалоб на стахановское движение заметил с иронией: «Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей. Для кого? Стал Сталин счастливей из-за того, что многие дураки сидят и всю свою жизнь пишут "великий Сталин"?» Рабочие протестовали против непрерывных объяснений в любви к Сталину, использования применительно к нему эпитетов «родной», «любимый», «отец» и тому подобных, превращения Сталина в «фетиш», как выразился один комсомолец, прибегнув к марксистской терминологии. По общему мнению, Ленин никогда бы не позволил, чтобы к нему относились подобным образом12.

В 1936 г. люди также стали проводить сравнение между поклонением Гитлеру и Сталину: у обоих в руках сосредоточена огромная власть, обоих обожает народ13. Агент НКВД под кодовой кличкой «Волгин», работавший в Академии наук, рапортовал о беседе на эту тему, которая состоялась 1 сентября 1936 г. Хотя академиков наше исследование не касается, их подробный анализ сталинского культа заслуживает внимания. Беседа между Крачковским, Казакевичем, Щербатским и Струве велась о будущей роли партии. Ходили слухи, что партия будет ликвидирована или ей позволят исчезнуть естественным путем, что Сталин больше не может ей доверять. Диктатура партии будет заменена на президентское правление. Струве приписал эти слухи «правым академикам», сторонникам Деборина и Бухарина. В тот день был объявлен новый набор в партию, который Щербатский прокомментировал следующим образом: «Старых партийцев вытеснили, теперь наберут новых, которые будут всячески пресмыкаться перед Сталиным. Это продолжится год или два, пока всем не надоест». Крачковский предупредил, что сейчас такое время, когда нужно быть очень осторожным, выражая свое мнение, — идет последняя вспышка террора, борьба с теми членами партии, которые могли препятствовать Сталину и его приспешникам удержаться у власти после введения новой Конституции. Совершенно ясно, сказал он, что в коммунистических кругах сейчас идет борьба за место руководителя государства. Крачковский был почти уверен, что им останется Сталин, который, возможно, превратится в Иосифа Первого, нового всероссийского императора, и дело тут не в намерениях, а в общем ходе истории. Коммунизм становится национальной религией

162

России, так же как фашизм становится национальной религией Италии и Германии, а кемализм — национальной религией Турции. Все эти движения характеризуются, с одной стороны, ненавистью к существовавшим до них религиям — православию, католицизму, лютеранству, исламу, а с другой — культом вождя. Когда Сталина публично называют отцом и вождем народов, заключил Крачковский, стираются последние различия между ним и фюрером Гитлером. Агент беседовал на ту же тему с академиком Макаровой, которая также считала, что новая Конституция свидетельствует о «конце революции и переходе от масс к личности» и что Сталин, по-видимому, станет президентом или «официальным диктатором». Профессор Зарубин, хотя и признавался, что не думал об этих вещах много лет, тоже слышал, как люди сравнивают Россию с Германией и утверждают, будто Сталин просто подражает Гитлеру14.

Эти суждения академиков, представителей старой гвардии, интересны, потому что культ в них рассматривался как часть долговременного, более широкого исторического процесса. Крачковский (востоковед) объяснял феномен сталинского культа как продолжение русской имперской традиции. Тем не менее он также осознавал его схожесть с культами в Германии, Италии и Турции. Это, однако, не проясняло вопрос, почему сохранение русской традиции должно было принять форму всеобъемлющего, почти религиозного культа вождя. Правда, Зарубин предполагал, что Сталин сознательно подражал Гитлеру. Вообще сравнение гитлеровского и сталинского культов, как правило, приходило в голову более осведомленным людям. Например, анонимный автор письма Жданову прочитал у Фейхтвангера, как фашистская система запугивает людей и заставляет их кричать: «Хайль Гитлер!» Он тут же нашел здесь большое сходство с происходящим в СССР, где простые люди единым хором поют вождям хвалу, на самом деле думая: «Пусть они все провалятся к черту, они нисколько не делают нашу жизнь лучше»15.

К 1936 г. официальные демонстрации превратились в поводы для прославления вождей. Участники демонстраций носили все больше и больше их портретов. В своем дневнике Аржиловский после ноябрьской демонстрации 1936 г. недвусмысленно провел аналогию между этими шествиями с портретами и крестными ходами с иконами: «Кстати, портреты партийных руководителей сейчас несут точно так же, как, бывало, иконы: портрет в круглой раме прикреплен к шесту. Это очень удобно, поднимешь на плечо и идешь. И вся подготовка такая же, какая была перед церковными праздниками... У них тогда были свои активисты, у нас теперь свои. Разные пути, но та же старая мишура»16. Портреты были довольно тяжелыми, и НКВД в своих сводках обращал внимание на то, что во время первомайской демон

163

страции в 1936 и 1937 гг. некоторые люди отказывались их нести или умышленно бросали. Кое-кто конкретно возражал против того, чтобы нести их «как иконы». К 1937 г. часть людей, особенно партийцев, устала от культа, который приобретал угрожающий размах. К концу года террор и культ вождей достигли своего апогея. Избирательная кампания проводилась как широчайшая рекламная акция в пользу вождей, которые одновременно стали кандидатами сразу в нескольких регионах, вызывая недовольство у ряда избирателей, считавших это нелепостью. Пропаганда раздражала людей, например служащего из Боровичского района, которого выборы совершенно замучили: «По радио передают лишь хвалебные речи о руководстве страны, и руководители славят сами себя. Меня тошнит от этого. Даже неграмотных учат читать по фразам вроде "дорогой товарищ Сталин"». Ленинградский рабочий также жаловался, что всех партийных и правительственных деятелей идеализируют, и возражал против чрезмерного восхваления кандидатов, например Тевосяна, о котором на одном собрании рассказывали, будто он в 15 лет руководил освобождением Грузии. Инженер с завода «Электросила» протестовал против льстивых речей и признаний в любви и преданности к Сталину, напоминая о преклонении перед «батюшкой-царем». Роль Сталина, считал он, чрезмерно раздута за счет Ленина, у него такая власть оттого, что «некультурные массы не могут жить без властителей»17.

Критика культа продолжалась в 1938 г., особенно во время выборов в Верховный Совет РСФСР. В прокламациях осмеивалась беспомощность Верховного Совета СССР, где «люди приняли решение» прокричать тысячекратное «ура» в честь «"вождя" и его марионеток». После выборов прошли праздничные церемонии, по поводу которых один рабочий заметил: «Вот и пришло время, когда вожди стали богами и их портреты носят, как иконы». Можно было услышать иронические реплики: в одной школе, когда ученики попросили свою учительницу дать им учебники, она якобы ответила, чтобы они попросили их у Сталина, а еще сказала: «Сталин всему вас научил, но не научил стирать с доски». В другой школе ученик нарисовал Сталина в эполетах и распевал песню, в которой называл его «генералом нашей несчастливой жизни»18. Обратный эффект неумеренной пропаганды обнаружился в анонимном письме, отправленном в июле 1938 г., которое стоит привести здесь полностью. Оно было написано коммунистом, сторонником режима:

«Дорогой товарищ Жданов!

Не думаете ли вы, что именем Сталина очень сильно злоупотребляют? Например: Сталинский нарком Сталинский сокол

164

Сталинский ученик Сталинский канал Сталинский путь Сталинский полюс Сталинский урожай Сталинская норма Сталинская пятилетка Сталинская конституция

Сталинский блок коммунистов и беспартийных

Сталинский комсомол (его уже так называют)

Я могу привести еще сотни подобных примеров, с еще меньшим смыслом. Везде Сталин, Сталин, Сталин.

Послушайте какую-нибудь радиопередачу о наших достижениях, каждое пятое или десятое слово будет имя товарища Сталина.

В конце концов, это священное и любимое имя — Сталин — может настолько приесться людям, что, вполне возможно, будет иметь обратный эффект.

Интересно знать, что сам Сталин думает по этому поводу?

С коммунистическим приветом: В. К. 1/VII-38 Ленинград»19.

Возможно, руководители осознавали, что культ начинает приносить обратные результаты. Безусловно, с 1939 г. его проявления стали скромнее (если не говорить о пышном праздновании 60-летия Сталина в конце года). Сталин, по-видимому, старался дистанцироваться от непопулярных политических решений этого периода. Тем не менее люди продолжали считать его ответственным за все, что происходит в стране, а после выхода законов о труде в конце 1940 г. постоянно пародировали культовый лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за то-то и то-то»20.

Подрывной дискурс

Большинство людей, не критикуя «культ личности» как таковой, находили иные, косвенные способы борьбы с официальным образом вождя. Все основные стороны культа переворачивались с ног на голову. Вопреки его серьезности, народ представлял его в комическом виде; официальный культ отрицал существование личной жизни у лидеров, народ же уделял исключительное внимание их индивидуальным, человеческим чертам; власти доказывали, что культ вечен, а люди упирали на временность руководства и неизбежную смерть вождей. Этот процесс подрыва или «карнавализации» культа особенно наглядно виден в устной народной культуре того периода, куда входят анекдоты, песни и частушки. Когда народная культура затрагивала политические вопросы, то внимание обычно уделялось главным партийным руководителям, таким, как Сталин, Киров или

165

Ленин. Частично это объяснялось важным местом, которое они занимали в официальном дискурсе. Однако, согласно Онгу, это также является типичной особенностью устной народной традиции. «Сильные характеры», как он их называет, имеют ключевое значение для устной народной культуры, поскольку бесцветные личности просто никто не запоминает21.

Серьезность культа подрывалась различными способами, например, лошадям давали клички в честь вождей или вешали портреты вождей в туалетах. Лидеров изображали в комическом свете, как в частушке: «Ехал Ленин на баране, / У барана один рог, / Куда едешь ты, плешивый, / Загонять нас всех в колхоз?» Эта сосредоточенность на телесном (лысина Ленина, неуклюжая поза) резко контрастировала с официальным культом, избегавшим любых упоминаний о физических характеристиках вождей, так же как излюбленная тема слухов и частушек — пристрастие руководства к алкоголю. Один слух гласил: «Кирова убил пьяный. Все вожди всегда напиваются». Намекали на это и частушки: «Когда Кирова убили, / Сталин вышел на крыльцо, / Мы с товарищем Кировым / Полюбили пить винцо»22.

Точно так же простые люди компенсировали официальное невнимание к личной жизни вождей сплетнями и шутками об их женах и родственниках. После убийства Кирова рабочие любопытствовали, был ли он женат, имел ли детей23. Ходила шутка, намекавшая на жен Ленина и Сталина, которых звали Надеждами: «У Ленина как была надежда [построить социализм] — так и осталась, а у Сталина надежды нет» (обыгрывался тот факт, что жена Ленина все еще была жива, тогда как жена Сталина покончила с собой в 1932 г.). Широко распространялись слухи о сексуальной жизни лидеров, нарушая официально наложенное на эту тему табу. Убийство Кирова и самоубийство Аллилуевой связывали со скандалами на сексуальной почве. Имя Сталина упоминалось в связи с различными женщинами, про Ленина говорили, что он умер от сифилиса24.

Морин Перри показала, что в русских народных сказках часто присутствуют два главных героя: один из верхов, другой из народа. Хитрый мужик в них находит способ одержать верх над жестоким хозяинов. Как в этих сказках, народ подрывал официальную иерархию, подразумеваемую культом Сталина. Так, в одном анекдоте крестьянин пришел к Сталину и поинтересовался, когда будет построен социализм. Сталин ответил, что уже скоро, через пару лет. «И не будет ни ГПУ, ни другой охраны? — спросил крестьянин и, услышав утвердительный ответ, радостно заявил: — Тогда мы вас всех перестреляем»25.

Постоянство культа, ощущение его незыблемости улетучивалось в разговорах об уже произошедших или еще предстоящих смертях

166

вождей, особенно Сталина. Простым людям смерть лидера представлялась самым обычным способом нарушения статус-кво. В 1934 г. молодежь расшифровывала аббревиатуру СССР как «Смерть Сталина спасет Россию». Кое-кому действительная смерть одного из вождей, Кирова, видимо, казалась исполнением всех желаний. Она породила большое количество частушек, многие из них связывали его гибель с неизбежной гибелью остальных руководителей, особенно Сталина: «Кирова убили, / Сталина убьют, / Все крестьяне рады будут, / Коммунисты заревут». Его смерть также ставили в один ряд с другими событиями, такими, как затопление «Челюскина» в 1934 г. Оба этих случая рассматривали как предзнаменование свержения Сталина: «Немного времени прошло, как "Челюскина" потопили... Сегодня Кирова убили, а завтра Сталина убьют». Ожидалось, что смерть Сталина и Кирова положит начало более грандиозным переменам, включая отмену колхозной системы («Кирова убили, / Скоро Сталина убьют, / Все колхозы разбегутся, / Нам свободней будет жить»20) и появление качественных продуктов питания («Кирова убили, / По котлетке подарили, / Когда Сталина убьют, / То по курице дадут»27). Вообще, смерти вождей представлялись осуществлением карнавальной идеи праздника, отдыха от монотонной и скучной работы: «Ленин помер — нам дали выходной; Киров умер — нам также дали выходной; а если умрут все руководители, то будут вечные выходные»; «Ленин помер — мы отдыхаем, если бы еще умер какой-нибудь хороший человек, мы бы еще отдохнули»28.

Как интерпретировать эти «подрывные» высказывания? Проявлялась ли в них враждебность к лидерам или народ просто «выпускал пар», выплескивая свое недовольство? На эти вопросы нельзя ответить в отрыве от контекста. Режим считал все подобные высказывания антиправительственной подрывной деятельностью. К такому объяснению нельзя относиться слишком серьезно, но и недооценивать его также нельзя. Очевидно, чаще всего шутки, анекдоты и особенно частушки служили исключительно для развлечения. Однако в тот период рассказывать и петь их было так опасно, что для некоторых людей они приобретали большее политическое значение.

Альтернативные модели руководства

Помимо упомянутых, по сути своей негативных и деструктивных настроений в отношении лидеров, были также и предложения об альтернативных моделях руководства, в которое включался целый ряд знаковых фигур, включая Ленина, царя, Троцкого, Кирова, Бухарина и других «врагов», даже Гитлера. Люди возвеличивали их отчасти потому, что считали стиль их управления более привлекательным.

167